«А вообще, не ту стратегию я выбрал, — размышлял рядовой Александр Вениаминович Каверин, пытаясь приглушить незваное это чувство. — Переоценил свои силы. Не землячество надо было устраивать, а со старшими пытаться законтачиться. Ну, ничего, все еще не поздно исправить. Эти придурки легковоспламеняемые пошумят и заглохнут. Гуманоида, конечно, уберут из части. И скоро все вернется на круги своя… А мы пока… С Бородулей ведь договорился: отстегивать в оплату за „особое отношение“? Договорился. Правда, старший лейтенант Бородин, как только запахло жареным, быстренько заболел, но это дела не меняет. Наличка через кого будет идти? Через старшаков, это особо обсуждалось. А они откат будут брать? Естественно. Не идиоты же, выгоду упускать. Вот размер откатов можно и увеличить. Тем самым раз и навсегда приобретя расположение старших. Вот тогда и появится у Командора новая „банда“, куда могущественней неудавшейся первой…»

Привычные с детства слова «наличка» и «откат» успокоили Командора. «Надо найти способ к дедам подъехать, — прикидывал он. — Так, чтобы понятно было — не подмазываюсь я, а просто договор соблюдаю… А то вдруг они сами поопасятся напоминать. Бородуля слился, а в расположении вон что творится — обычную-то дань старшакам стремно собирать…»

В этот-то момент на «взлетке» рядом с койкой Командора и появился дневальный.

— Каверин! — услышал Командор. — Давай, на выход, в коридор. С тобой Гусь насчет должка побеседовать хочет…

* * *

Рядовой Мансур Разоев поднялся с койки, и панцирная сетка ее в этот раз почему-то не скрипнула. Лампочка под потолком палаты не горела, но с плаца через окна втыкался в серую полутьму резкий желтый фонарный свет. Мансур посмотрел на Сомика — Женя спал спокойно и ровно. И улыбался во сне.

Мансур, не спуская с Сомика глаз, быстро и бесшумно добрался до двери. Открыл ее, чуть приподнимая за ручку. Дверные петли, как и коечная сетка, послушно поддались ловким движениям Разоева, не скрипнули.

Мансур остановился на пороге, вытянув шею, оглядел коридор. Тихо было в помещении санчасти, только со второго этажа булькали какие-то непонятные звуки. Разоев направился на второй этаж. Двигался он как-то особенно, порывисто, но быстро и тихо. Словно большой хищный зверь, пробирающийся к добыче.

Дверь в кабинет капитана Арбатова оказалась приоткрытой. Через узкую щель текло в коридор мучительно-заунывное пение: «Я теперь скупее стал в желанья-а-ах…» Перед этой дверью Мансур опустился на корточки и очень осторожно заглянул в щель. Вероятно, то, что он увидел в кабинете, его полностью удовлетворило. Он приподнял верхнюю губу, обнажив зубы, и, чуть отстранившись, плотнее прикрыл дверь. Пение стало тише.

Миновав кабинет Арбатова, рядовой Разоев остановился у двери с табличкой: «Процедурная». Медленно, но сильно надавил на дверную ручку. Дверь не открылась. Оскал погас на лице Мансура. Тронув замочную скважину на ручке ногтем мизинца, он на мгновение задумался. Потом, навалившись на дверь всей тяжестью огромного своего тела, напрягся, выпятив нижнюю челюсть. Дверь упруго затрещала, но выдержала. Разоев отступил на шаг, сжимая кулаки, зарыскал глазами по полутемному пустому коридору. Взгляд его остановился на висевшем на стене цветочном горшке в проволочной оплетке. Мансур скользнул к горшку.

Спустя минуту он вернулся к двери процедурки, на ходу выпрямляя пальцами недлинный кусок проволоки… С нехитрым замком Мансур провозился недолго. Буквально через несколько секунд дверь с табличкой «Процедурная» открылась.

Здесь так же, как и в единственной палате санчасти, было довольно светло, несмотря на выключенное электричество — свет фонарей с плаца доставал и сюда. На жестком топчане, укрытый до горла простыней, лежал с закрытыми глазами Олег Гай Трегрей.

Разоев простоял неподвижно не менее двух минут, глядя на Олега, слушая его дыхание. Тронувшись, наконец, с места, Мансур подошел к стеллажу у стены, что-то прикидывая, провел пальцами по стеклянным створкам. Створки сдерживал маленький навесной замок. С ним Мансур не стал церемониться — сжал его одной рукой (замок полностью утонул в исполинском его кулаке) и чуть крутанул. Глухо треснуло, и створки начали было расходиться, но Мансур удержал их. Замок со сломанной дужкой он положил на верх стеллажа. Осторожно, чтоб не скрипели, развел стеклянные створки, и некоторое время, тихо позвякивая пузырьками, копался на полках стеллажа.

Когда он отошел от стеллажа, в руках его тускло и неприятно поблескивал хирургический скальпель.

* * *

— Каверин! — позвал дневальный. — Давай, на выход, в коридор. С тобой Гусь насчет должка побеседовать хочет…

Казарма тут же притихла, как будто кто-то несильно повернул тумблер общей громкости. Командор поднялся и, сдерживая радостно заколотившееся сердце, с показным равнодушием потянулся.

— Передай, сейчас подойду, — сказал он, спуская ноги с койки, и вдруг заметил, что Двуха молча и пристально смотрит на него.

— Ты куда это собрался? — осведомился Игорь, как только они встретились глазами.

— Тебе какое дело? — хмыкнул, сразу после этого отвернувшись, Командор.

— Значит, есть дело, раз спрашиваю, — Двуха говорил настойчиво и даже с некоторой угрозой. — Бабки Гусю понесешь, да?

Командор быстро нашелся с ответом:

— Тебя товарищи сержанты следить поставили, что в казарме делается?

Двуха опешил. Несколько человек вокруг них захихикали: без одобрения или злорадства, просто отдавая должное находчивости одного из собеседников. Воспользовавшись паузой, Командор встал, но вскочил и Двуха. И схватил Командора за руку.

— Сядь!

— Охренел, амиго? — с достоинством поинтересовался Командор. — Пусти руку! Давно в дыню не получал?

— Сядь, — очень серьезно проговорил Двуха. — Никуда ты не пойдешь. А дергаться будешь — сам получишь.

Командор никак не мог ожидать такой реакции на собственные действия, до которых, как он полагал, никому никакого дела не должно быть. Он сел на койку, почему-то не глядя на рассвирепевшего вдруг Двуху. С этого дурака станется — и в самом деле в драку полезет. И вряд ли кто-то будет их разнимать или заступаться за Командора. Скорее, наоборот… Сочувственно на рядового Каверина не смотрел никто. Командор ощущал на себе взгляды внимательно-заинтересованные, испытывающие, неодобрительные… но никак не сочувственные. Сам Александр Вениаминович драться не собирался. Только сегодня с него сняли бинты, осталась лишь нашлепка пластыря на слегка побаливающем еще ухе… Впрочем, Командор быстро взял себя в руки. Через силу усмехнувшись, он положил ногу на ногу. И проговорил, вроде и миролюбиво, но все равно, не как равному, несколько снисходительно:

— Тебе не кажется, амиго, что ты многовато на себя берешь? С чего это я вдруг самим собой распоряжаться не могу?

— Самим собой — пожалуйста, — сказал Игорь. — А за всех решать не надо.

— Не понял?

— Мы старшим не отстегиваем, — твердо и убежденно ответил Двуха. — Так, парни?