Иногда по вечерам, прежде чем погрузиться в свой ночной кошмар, я представляла себе, что пересматривается его судебное дело. И все наконец убеждаются, что он невиновен. Меня, однако, не оправдывают, никто не признает моих заслуг, но какая разница, если я своего добилась?

По-настоящему его звали Кристоф.

Познакомилась я с ним в Париже задолго до войны, еще студенткой. Помните девушку на пожарной лестнице? Он был моим первым любовником. Мне тогда было семнадцать. Он поступил в Сорбонну, и мы занимались любовью в комнатушке на чердаке, которую он снимал неподалеку от Обсерватории. Он раздевал меня и ласкал перед большим овальным зеркалом. По ночам у себя в комнате, в женском общежитии на улице Гренель, я записывала все в дневник. Особо интимные переживания я зашифровывала, и поэтому самые безобидные слова стали таить для меня возбуждающий смысл. Даже Даллоз в своих скучных трудах по юриспруденции ухитрялся напомнить мне о нашей близости с Кристофом.

Тетрадь, в которой повествовалось о самых упоительных днях моей жизни, я сожгла, когда он объявил мне, что все кончено и мы не будем больше видеться. Под каштанами на площади Дофин он встретил молоденькую секретаршу и решил на ней жениться. Наша связь длилась одиннадцать месяцев и девять дней. Я была потрясена. Сбегая вниз по лестнице в его доме, я поскользнулась на натертых мастикой ступеньках и сломала ногу Больница находилась как раз напротив. Не прошло и получаса, как я уже лежала на кровати пластом, опустошенная, в гипсе. Смешно, но мне было не до смеха.

Больше ничего я о нем не слышала. Не знала ни что его призвали в армию, ни тем более что он осужден за преступление, которого явно не совершал. Время излечило мою тоску.

Мне повезло, я родилась в богатой семье. В двадцать лет я стала адвокатом, сердце мое было свободно, а сама я совершенно независима. Кристоф успел приучить меня к удовольствиям, и у меня бывали любовные приключения, но вела я себя как убежденный холостяк: держала их в тайне и ни к кому не привязывалась душой. От бесцветной любви я всегда уходила.

В адвокатских конторах, где я стажировалась, а потом и в моей собственной меня, вероятно, принимали за бездушную карьеристку, всегда занятую работой. Мама лишь раз застала меня в развеселой компании. Дело было еще во время оккупации, мама неожиданно вернулась в наш загородный дом и, наверно, решила, что попала на какую-нибудь тайную сходку военных без формы, иначе как объяснить, что на мне было так мало одежды.

В то утро, когда Кристоф вновь ворвался в мою жизнь, на мне были хотя бы купальные трусики. Кроваво-красные. А было это в прошлом году. Я родилась в июле, как он. До тридцати мне не хватало лишь несколько часов.

Я говорю - "в прошлом году", но, может, я ошибаюсь. Какая разница, пусть будет в позапрошлом, а то и в позапозапрошлом. Путать дни, ночи, места, куда меня перевозили, я начала с сентября. В остальном, что бы ни говорили эти эскулапы, я помню все до мельчайших подробностей. Точно знаю, в то утро мне исполнилось тридцать. Накануне я потеряла винтик от дужки темных очков и поломала ноготь на указательном пальце левой руки, пытаясь скрепить их шпилькой.

Тогда я уже две недели лечилась отупением неподалеку от Бискаросса, в клубе исключительно для женщин-адвокатов. Я ни с кем там не знакомилась. Целыми днями лежала на надувном матрасе возле удивительного плавательного бассейна в виде восьмерки, украшенного мостами, скалами и водопадами. Я почти не плавала, не читала газет, не курила, не пила и раскрывала рот лишь для обмена нечленораздельными приветствиями. Я чувствовала, что превращаюсь в растение.

И вдруг в одно прекрасное утро надо мной нависла тень. Непроизвольно я открыла один глаз и из-за яркого солнца различила лишь высокую женскую фигуру в просвечивающей одежде. Женщина произнесла:

- Я Констанс, жена Кристофа.

Пока я прикрывала полотенцем грудь, она примостилась рядом со мной на шезлонге, и уже не заслоняла солнце. Я увидела, что она моих лет и, вопреки предположениям, которые я некогда делала для своего утешения, - красавица: с вьющимися белокурыми волосами, правильными чертами лица и трогательно-нежным взглядом. Вылитый ангел, если человеческое существо может быть ангелом!

От удивления лишившись дара речи, я вскочила на колени. Будущие светила адвокатуры и те, кто когда-то обещал ими стать, жарились поблизости на солнце или шумно барахтались в бирюзовой воде, но я до того опешила, что ни крики, ни смех не достигали моего слуха.

- Я пришла к вам, - сказала Констанс, - потому что Кристофу нужен адвокат, способный спасти ему жизнь, он никому больше не доверяет.

Вот оно как! Я ошеломленно пробормотала:

- Что? Кристофу? Спасти жизнь?

У меня запершило в горле, и я так закашлялась, что на глазах выступили слезы. Констанс, опустив взор, разглаживала на коленях шелк своего платья. Когда я оказалась в состоянии ее слушать, она с грустью в голосе пояснила:

- Он наделал много глупостей, очень много, и все из-за женщин, но обвиняют его несправедливо.

Она снова посмотрела на меня светлым, внимательным, спокойным взглядом. Потом открыла лежавшую рядом белую сумку, вынула плотный бумажный конверт и протянула мне.

- Прочтите. Думаю, там все, что я могла бы вам рассказать.

- А он? Где он сам?

- В крепости, откуда он уже однажды бежал. Теперь он там единственный заключенный. Никто не имеет права его видеть, кроме защитника, а от защитника он до сих пор отказывался. Так, по крайней мере, мне сказали.

- Вы его видели?

- Нет. Ни я, ни наша двенадцатилетняя дочь, которая знает о нем лишь по моим рассказам. В прошлом году она даже сбежала из дома - ее не было больше месяца, - хотела его найти. Сумасшедшая.

Констанс явно гнала прочь тяжелое воспоминание. Она уже встала и застегивала сумку. Наша беседа не заняла и пяти минут.

- Прошу вас, останьтесь, - сказала я. С извиняющейся улыбкой она отрицательно покачала головой:

- Меня ждет такси. Я не успею на поезд.

Возвышаясь надо мной, она глядела безмятежно-спокойным взором.

- Когда вы его увидите, - прошептала она, - скажите только, что мы будем ждать его всегда.

Не помню, подала ли Констанс мне на прощанье руку. Она удалялась, как и пришла, под лучами солнца, словно призрак, окутанный тайной, а я все стояла на коленях не в силах сдвинуться с места. Мне понадобилось время, чтобы прийти в себя.

Потом я кинулась к себе в комнату. Не одеваясь, села на кровать и раскрыла конверт. Там было листов двадцать отпечатанного на машинке текста, где излагалось то, что Кристоф счел нужным рассказать о своих странствиях начиная с праздничного дня в Арле, с которого минуло столько лет. Еще там приводились адреса и комментировалась нелепая процедура, какой только и может быть чрезвычайный суд.

Я позвонила в Сен-Жюльен-де-л'Осеан и заказала двойной номер в новой гостинице, потом позвонила своей помощнице Эвелине Андреи, чтобы она прибыла туда сегодня же вечером.