Эйфория!..

Однако вскоре она начала потихоньку проходить. У кого-то прошла раньше, у кого-то позже. Но разочарование люди друг от друга тщательно скрывали: ведь случилось в их судьбе самое главное — они сделали свой выбор.

Маргарита Таут в 1954-м закончила в Харбине среднюю школу и еще шесть лет прожила в Китае. Лишь в 1960 году по индивидуальному разрешению она выехала с бабушкой и дедушкой в Ташкент. Спустя несколько десятилетий Маргарита Таут написала стихотворение «Рубеж», в котором выразила чувства, испытываемые не одной лишь ею:

Вот так все и сходилось, как в этом незатейливом лирическом осмыслении рубежа, начинавшегося совсем близко от Маньчжурии, на станции Отпор. За окном поезда все тот же пейзаж, все то же небо, сопки, заросшие багульником, солнце, словно продолжение привычной жизни, а «внутренний пейзаж» сменяется сразу — как будто отперли дверь в иную реальность…

Семья композитора Григория Гоберника возвращалась в СССР в 1961 году. Ехали в Новосибирск, где жил старинный приятель его отца, Якова Григорьевича. Дети закончили среднюю школу, надо было думать о высшем образовании — это было, пожалуй, главной причиной, по которой Гоберники уезжали из Китая, охваченного «культурной революцией».

Вот рассказ Григория Яковлевича о встрече с Родиной родителей:

«Я ехал в Советский Союз в 17 лет, когда личность уже сформировалась, просто мне было страшно интересно. Мы в 1960-м приезжали сюда как интуристы, папа хотел сначала посмотреть страну, куда собрался перевезти семью. Читинские родственники по папиной линии остались в России, и после революции они перемещались в сторону Ленинграда, и двоюродный папин брат по фамилии Блюменкранц закончил летное училище, командовал эскадрильей и брал с войсками Мукден. Он знал, что его брат в Харбине, и прилетел повидаться с ним. Естественно, тогда это было небезопасно.

Когда мы приехали в качестве туристов, мы виделись с дядей и он дал нам гарант, без которого мы попали бы на целинные земли. А так мы рассчитывали оказаться в Ленинграде. После нашей туристической поездки мы вернулись в Харбин, потому что мне надо было заканчивать десятый класс, а зимой папин брат умер и пришлось срочно искать другой гарант. В Новосибирске у папы был старинный друг, нот так мы получили гарант и попали в Новосибирск, приобретя сразу весь набор провинциальных проблем. Те, кто по гаранту попадал в Москву, Ленинград, Ригу, в соответствии с межгосударственными соглашениями получали жилье, в провинции же все обстояло иначе.

Папе сказали: перстенек уберите, обручальные кольца у мужчин у нас тоже не приняты, а вот мозоли на руках мы уважаем. Постановление принимать эмигрантов есть, а квартир для вас пока нет…

Поэтому папа стал все продавать и купил полдома.

И все равно мы ехали в СССР с иллюзиями, что возвращаемся домой, где все будет по-другому. Ведь мы успели в Китае пережить все «прелести» «культурной революции». Тогда, во время нашей турпоездки, мы были в Москве, Ленинграде, Одессе, Челябинске, Новосибирске… Заехали и в Караганду, там жил мамин брат, родившийся еще под Винницей, с которым дед и бабушка приехали в Маньчжурию. Это уже потом, в Харбине, родились мама и другие дети. А этот старший брат был истово верующий коммунист и в 1955 году поехал добровольно осваивать целинные земли.

Привыкать было очень трудно едва ли не в первую очередь потому, что мои родители и мы с сестрой, еще совсем молодые, не понимали безответственного отношения к работе, которое было в Советском Союзе. Люди могли относиться к работе ответственно не из совести, а, скорее, из страха. В Китае все было иначе, чувство ответственности было очень высоким, поэтому, наверное, те, кто из Китая вернулся на родину, в основном многого добились благодаря своему трудолюбию и работоспособности.

Мы ехали в Советский Союз, потому что папа думал в первую очередь о детях, которым, по его мнению, было необходимо высшее образование. Здесь, вместе со мной, папа очень тяжело переживал все мои проблемы, связанные с антисемитизмом и говорил: если я решу эмигрировать, он это поймет и поддержит.

Несмотря на знание двух языков, о МГИМО я даже и подумать не мог, как человек с «пятым пунктом». Поступил в технический ВУЗ, а музыка потом перетащила к себе, хотя отец мой был против. Он считал, что у мужчины должна быть мужская профессия, а музыке в Китае учили нас всех, это входило в то классическое образование, которое во всех интеллигентных семьях давали детям.

Как-то в первый год, когда было особенно тяжело, я в сердцах сказал: «Папа, ну зачем ты привез нас сюда?» — а он ответил: «Потому что мы — люди русской культуры». Сейчас я это очень хорошо понимаю, когда конфессионные отличия ничего, в сущности, не значат, а важна та культура, те традиции, в которых ты родился и сформировался. Я благодарен родителям за то, что они приобщали меня к религиозным традициям, но не слишком жестко. Поэтому я могу погружаться в атмосферу любого храма, будь то костел или синагога, просто я не очень принимаю посредников. У нас в школе преподавали Закон Божий, несмотря на то, что в нашем классе были ученики одиннадцати национальностей, и это было очень правильно, потому что это — история мировой культуры и основы нравственности…»

Вспомним еще раз строки из стихотворения Маргариты Таут:

Уезжая на Родину, они уже понимали: рано или поздно непременно даст знать о себе отсутствие религиозного, нравственного начала, отрицание тех основ нравственности, в которых они были воспитаны.

Воспоминаний о станции Отпор сохранилось довольно много, но все они какие-то обрывочно-сумбурные; видимо, действительно шок, испытанный при пересечении границы, оставил очень глубокий след — изъятие на границе «неположенных» вещей, в том числе икон, книг и граммофонных пластинок; пьяные, мирно спящие на перроне или в чахлом привокзальном скверике; пыль, ощущение неухоженности; скудный ассортимент товаров в магазинах; теплушки вместо комфортабельных купе, мгновенно возникающее чувство слишком тесной общности, где все у всех на глазах. То самое чувство, которое на долгие-долгие годы станет определяющим в жизни на Родине.