Никки с колотящимся сердцем ждала ответа. Она не знала, кто тогда был присяжным, и судья запрещал съемку в зале заседаний. Это было так давно, что имен она не помнила… Она медленно опустила собаку на пол.

— Спасибо, миссис Мэсси… Да-да, я, конечно, сразу дам вам знать. — Рид посмотрел на Морисетт. — В точку.

— Твою мать. Надо его найти. Я вызову помощь. Отвези ее домой или куда-нибудь в безопасное место. — Морисетт указала подбородком на Никки.

— Нет. Я тоже поеду.

— Вообще-то даже Риду ехать не положено, — возразила Морисетт, достав телефон.

— Я не буду мешать. Морисетт шагнула к ней.

— Слушайте, Жилетт, даже не надейтесь на эксклюзив. Не знаю, о чем вы договорились с ним, — она ткнула большим пальцем в сторону Рида, и собачонка зарычала, — но меня это не волнует.

— Речь не о статье, — в ужасе прошептала Никки, — а о моей подруге.

— Нет времени спорить! — рявкнула Морисетт и посмотрела на Рида. — Уйми ее. — Через мгновение она уже говорила по телефону.

Рид тоже позвонил кому-то. Говорил он недолго. Дав отбой, сообщил:

— Звонил Бьюфорду Александеру. Его жена Полин была в числе присяжных.

— Уже трое, — сказала Никки, похолодев.

— То есть Шевалье убивает присяжных? — спросила Морисетт. — При том, что его выпустили из-за появления новых фактов? Какой в этом смысл? Он что, не понимает, что мы его вычислим?

— Он мечтал об этом двенадцать лет, — сказал Рид. — По-моему, его просто ничего больше не волнует.

— Не знаю. Он ведь не мог убить Томаса Мэсси и Полин Александер.

— Да, они уже умерли. Будь они живы, когда его освободили, они бы попали в его список.

— Надоело с тобой спорить, — сказала Морисетт. — Я позвоню в управление и вызову Зиберта. Еще вызовем наряд сюда, и пусть кто-нибудь выяснит, кто из присяжных еще жив.

— Если он до них еще не добрался за последние дни.

— Не добрался. Он бы похвастался, — сказала Никки.

— Вот поэтому есть шанс, что Симона еще жива. Еще жива. Господи. Жуткие слова эхом отдались в ее мозгу, и она содрогнулась.

— Надо найти ее. Неважно как.

— Разумеется. — Рид взял Никки за плечо. — Когда мы найдем Шевалье, найдем и вашу подругу.

— Так пойдемте, — сказала она.

— Ей нельзя. И без разговоров, — отрезала Морисетт, властно выставив острый подбородок. — Это серьезное дело. Дело полиции. Если там объявитесь вы и все испортите, да еще и подвергнетесь опасности, я за это не отвечаю. Черт, Рид, тебе охота с этим связываться?

— Никки, она права, — сказал он и чуть сильнее сжал ее плечо. — Это небезопасно.

— Мне все равно. Симона — моя подруга.

— Тем более! — резко произнес он. Убрав руку, посмотрел наверх и запустил жесткие пальцы себе в шевелюру. — Никки, послушай, пожалуйста. Сейчас тебе туда нельзя. Это слишком опасно. Мы высадим тебя в участке. Там спокойнее. И я сразу дам тебе знать, когда мы ее найдем.

— Но…

— Это лучшее, чем ты можешь помочь. Нам потребуется список друзей, знакомых и членов семьи Симоны Эверли. Коллеги, братья-сестры, все, кого ты вспомнишь и кто мог ее видеть или знать, где она. Позвони им и узнай, кто что о ней слышал, ладно?

— Нечего со мной нянчиться! — запротестовала она.

— Я просто хочу, чтобы ты была в безопасности, и пытаюсь, насколько это возможно, играть по правилам.

Морисетт фыркнула:

— Хватит тетешкаться. Делайте, что он говорит, а не то отправим домой.

— Это не вариант. — Рид встретился взглядом с Ник-ки. — Поезжай в участок. Обещаю, как только я что-то узнаю, немедленно позвоню. И когда разберемся с Шевалье, я вернусь. — Он сжал ей руку. — Давай хоть раз поработаем вместе, ладно?

— Мне это не нравится.

— Нам тоже, — сказала Морисетт.

— Хорошо, я поеду в участок.

Где сойду с ума в ожидании вестей о Симоне.

— Отлично. Надо действовать быстро. — Обращаясь к Морисетт, он добавил: — Нужно связаться со всеми, кто был тогда присяжным. Предложить охрану. Узнать, не случалось ли с ними чего-нибудь странного, не забирался ли кто-нибудь к ним домой. Взять самую свежую фотографию Шевалье, которая у нас есть, напечатать миллион копий, передать одну по факсу Макфи и Болдуину в Далонегу. Пусть ее покажут мальчишке, который упал со скалы. Он единственный, насколько мы знаем, кто видел убийцу в лицо.

— Ты хочешь сказать, единственный, кто остался жив, — прошептала Никки. Она оглядывала дом своей подруги, теплые пастельные тона. Здесь так уютно. Чисто. Все на своем месте. Именно так, как любила Симона.

— Я имел в виду, что он пока единственный, с кем мы можем поговорить, — сказал Рид. — Но я хочу, чтобы по штату, а может, и в соседние, разослали ориентировку на него. Пусть каждый коп на юго-восточном побережье ищет этого гада.

— Аминь, — согласилась Морисетт. — Надо найти этого ублюдка и утихомирить его. Немедленно.

Но Никки чувствовала, что уже поздно. Прошло слишком много времени. Какова вероятность, что Симона жива? Она снова взяла на руки Микадо и прижала к себе. То, как билось сердце собачки, немного ее успокоило.

— Я забираю его с собой, — сказала она, и на этот раз копы возражать не стали.

Темно.

И холодно.

Так темно и холодно, и… дышать нечем.

И мне больно. Больнее, чем когда-либо.

В голове все плыло, она пыталась проснуться, но не сознавала ничего, кроме темноты и мерзкой вони, от которой тошнило. Все тело ныло, а рука… господи, рука болела невыносимо. В голове стоял туман, и… она не могла пошевелиться и с трудом дышала. Она попыталась повернуться и ударилась обо что-то плечом. Руку пронзила боль. Перелом? Она не помнила. Кашлянула. Попробовала сесть.

Вам! Она глухо стукнулась обо что-то твердое головой. Что за черт? Почему она не может вдохнуть поглубже? И эта вонь… Желудок запротестовал, от страха в голове прояснилось.

Внезапно она поняла, почему не может ни вздохнуть, ни пошевелиться. Господи… нет… Она ощутила холодную разлагающуюся плоть — голой спиной, плечами, ягодицами, ногами.

Она в гробу.

С трупом.

Ее обуял ужас.

Она закричала, словно ее посадили на кол. Яростно замолотила по стенкам и крышке гроба.

Казалось, что пространство уменьшается, давит на нее, так что нельзя двинуться.

— Нет! Пожалуйста, нет! Помогите! Кто-нибудь! — Она кричала, кашляла, от вони горели легкие.

Сукин сын, который поймал ее, — это Гробокопатель! Почему, господи, почему? Еще несколько минут, а может быть, секунд, и воздух закончится.