Только он об этом подумал, как почувствовал, что кто-то трогает его за колено. Маленький дворовой Кешка, шустрый пятилетний хлопец, теребил его:

– Боярыня кличет!

– Я мигом! – шепнул он сидящему рядом брату Владимиру. – Матушке что-то понадобилось.

Боярыня Агафья ждала сына за дверями, заплаканная, тщетно пытаясь стереть следы слез расшитым платком.

– Любомирушка! – не в силах сдержаться, она опять зарыдала, и у юноши болезненно заныло сердце.

Когда монголы похитили Анастасию, он почти всегда безотлучно находился при матери, стараясь успокоить её изболевшееся сердце. Какой удар опять нанесла ей судьба?

– Тут Лоза за тобой приехал. Только учти, я тебя никуда не пущу!

– Погоди, объясни толком! – Любомир успокаивающе обнял мать за плечи. – Случилось что?

– Бают, Настюшка пропала.

– Опять?!

Любомир подошел к стоявшему поодаль Лозе, который понимающе отошёл в сторонку.

– Неужто правда? Не муж ли монгол увез её с собой?

– Нет, Аваджи и сам толком не знает, но рвется её искать. Я пока придержал его маленько. Мы с Прозорой думаем, одному ему с таким делом не справиться. Вот она и послала меня с тобой посоветоваться.

Конечно, Лоза лукавил. Но нужно было, чтобы и юноша захотел того же, отправиться на поиски сестры. Какое он имел право склонять его к такому опасному для жизни решению?

– Думаешь, надо отряд сколотить?

– Думаю, не надо. Отряд только внимание зазря привлечёт. Главное, Аваджи знает, как к ним подбираться в случае чего и где Анастасию искать.

– Выходит, наш зять-монгол себе напарника ищет?

– Он бы и сам давно убежал, да мы придержали, – терпеливо повторил Лоза.

Но Любомир уже и сам понял, от кого они ждут согласия быть напарником Настасьиного мужа. В противном случае вызвали бы из-за стола батюшку или Владимира.

Значит, в нём нуждаются? Долго ещё будет привыкать Любомир к такому радостному ощущению. Он не торопился отвечать из боязни, что не так понял Лозу, и сейчас тот скажет: "Присоветуй нам для этого дела кого половчее".

Но Лоза ничего подобного не говорил, и Любомир сказал просто:

– Я готов с ним ехать.

Боярыня опять заплакала. Она с самого начала знала, что удержать его не удастся. Она тоже привыкла, что любимый, но убогий младшенький всегда при ней! Но теперь-то он не убогий.

– Возьми веревку, да и привяжи меня к своей юбке, – грубовато сказал он матери.

Радость от того, что в нем нуждаются, теперь не покидала Любомира. Наверное, поэтому мысль у него бежала быстрее и в нужную сторону. На всякий случай он переспросил:

Значит, этот… Настин муж ждет меня в Холмах?

– В Холмах.

– Тогда возьмем с собой Володьку и Олюшку. Она уже сидит! – добавил он гордо. – Ох и девка будет, погибель для парней! Глаза черные, точно бархатные, а ресницы…

– А детей-то зачем увозить? – не согласилась боярыня.

– Затем, что пока Всеволод не знает, что Анастасия пропала, а как узнает, сына заберёт. Настю найдём, что ей скажем? Что всей семьей Володьку уберечь не смогли?

– Тогда и я с вами поеду, – решительно сказала боярыня Агафья. – Нешто я мужикам таких малюток доверю?

– Скажи лучше, с зятем хочешь познакомиться, – прозорливо заметил Любомир. – А батюшке признаешься?

– Не признаюсь. Скажу, в поясницу что-то вступило, а ты меня к знахарке свезёшь… Разве ж я его когда обманывала? Но давеча о зяте разговор заводила, а он и слушать не захотел…

Через некоторое время из ворот боярского дома выехали сани-розвальни, которыми правил Лоза. В санях сидели боярыня, которая держала на руках Ойле, и её младший сын, на коленях его вертелся непоседа-племянник. Мальчонка впервые ехал в санях и потому визжал от восторга, особенно когда встречный ветер бросал ему в лицо пригоршни крупных снежинок.

Маленькая Ойле бесстрастно посматривала по сторонам, как бы с мудростью женщины, повидавшей на своем веку и не такое! Разве что вздрагивали её ресницы, когда на них падала очередная большая снежинка.

Если бы теперь кто-нибудь спросил Джурмагуна насчет того проклятого села, он бы лишь отмахнулся: пусть урусы сами разбираются со своими богами. Джурмагуну они ничего не смогли сделать. Он сам украл у них единственную в мире женщину! Опять подтвердилась его собственная правота: счастье улыбается отважным!

Сквозь неплотно прикрытые занавески кибитки, в которой Анастасия опять ехала на юг, она в последний раз с тоской оглядывала родные просторы: за что ей выпала такая доля?

Последнее похищение подкосило её. Никто, как в первом плену не издевался над нею. Анастасия догадывалась, что, захоти она чего-нибудь, её желание вмиг будет исполнено. Ее любил и лелеял выдающийся человек, но опять никто не интересовался, а нужно ли это ей?

Анастасия будто для того и родилась на свет, чтобы лишь исполнять чьи-то желания…

Дети. Ее дети. Теперь они остались без матери. Она, как перепелка от гнезда, увела врага от стен родного города, и её детям больше ничего не угрожало. Они вырастут в достатке и любви. Пусть даже не будет с ними любви материнской…

Где она теперь очутилась: в плену или рабстве? Особой разницы Анастасия не видела. И никак не пыталась использовать свое влияние на Джурмагуна. Она напоминала самой себе куклу, которую видела когда-то на ярмарке – скоморох дергал куклу за веревочки и заставлял двигаться, как живую. Вот и Джурмагун дергал её за ниточки… в постели. И тогда отдельные части её тела оживали под его умелой рукой. На время. Когда кукольник укладывал её на лежанку в своем шатре или, как теперь, усаживал в повозку.

А Джурмагун ждал, что Таис непременно станет пользоваться своим положением. Ему даже хотелось, чтобы она его о чём-нибудь попросила. Он часто видел, как других мужчин используют женщины, смеялся над этим, а теперь обнаружил в себе готовность исполнять её желания.

Смог же он отдать ей город!

Впрочем, наедине с самим собой Джурмагун понимал, что это вовсе не подарок, а хитрость, заставившая её отныне следовать за ним.

Она не просила ни о чём, и он решил, что сам сделает ей подарок. Настоящий. Его щедрость даже войдет в предание… Джурмагун вздохнул, ибо понимал, что бывает порой чересчур тщеславен…

Он не хотел признаться себе, что дело не столько в его предстоящей щедрости, сколько в желании увидеть наконец её сияющие глаза. А не равнодушные.

Раньше его самого называли бесчувственным, и он гордился этим. Настоящий герой должен был крепко спать, хорошо есть и без устали сражаться. Теперь он понял, как трудно общаться с бесчувственным человеком. Всё равно что танцевать перед обычной каменной глыбой, дожидаясь от неё одобрения.