Джурадж почувствовал неладное и кинулся в дом. Голова железного человека, прибитая над крыльцом, сказала ему: «Не ходи»; Джурадж никогда не спорил с железной головой, но в этот раз посмел ослушаться.

А танки уже приближались к селению. Лязг их гусениц стал совсем невыносимым, и единственным, кому он доставлял удовольствие, был железный человек, чувствовавший родство с этими огромными уродливыми машинами. Дед-пасечник с ружьём стоял на подступах к деревне, потому что не хотел, чтобы на его земле снова появились чужие – хватало и Миховила. Некоторое время он смотрел на чёрные точки, постепенно становившиеся зелёными, потом взмахнул рукой и остановил время.

Единственным, на кого остановленное время не действовало, был Франьо, но и он оказался бессилен что-либо предпринять в подобных условиях, поскольку сшить новую перчатку из застывших во времени лягушек не представлялось возможным. Франьо был вынужден печально сидеть в лесу и рисовать на деревянных стенах странные самопересекающиеся спирали.

Дед-пасечник не постеснялся и остановил время на целых пятнадцать лет. Столько потребовалось ему, чтобы построить конструкцию, способную дать отпор генералу и его лязгу. Строил он медленно, аккуратно, используя всё, чего не коснулось остановленное время. Немного смарагдового корня, чуть-чуть апельсиновой настойки, каплю совести молодого кабанчика да семь литров крови от жителей деревни, вот и весь рецепт. Дед промазал полученной смесью собственную рубаху да вшил в неё нитку от сюртука самого Иосипа Тито – не поленился сходить за ней в столицу.

Иногда к деду заглядывал Франьо и просил: освободи время, невмоготу уже, страсть как перчатку сделать хочется. Сейчас, сейчас, отвечал дед и уходил в соседнюю комнату, спускался там в подвал и прятался на день-другой, пока Франьо не надоедало ждать и он не возвращался в свой лес.

Последнего компонента не хватало деду – варёных бобов. Время застыло в неправильный момент – никаких бобов и в помине не было, не удались в тот год, и где их взять, дед-пасечник знать не знал. Оставалось последнее средство: посоветоваться с железной головой. На неё время тоже не действовало, но так как она почти всегда пребывала в неподвижности и молчании, это было незаметно. По участку Джураджа дед пробирался осторожно, чтобы ничего не повредить – и увидел, что головы нет на месте. Дед зашёл в дом и осмотрелся.

Он увидел, как Джурадж застыл над Миховилом, занеся над тем железную голову, а Миховил в этот момент сидел на корточках около каменной женщины, из чрева которой на свет смотрел каменный ребёнок. Дед сразу понял, как вовремя он остановил время – ведь ещё чуть-чуть, и мир обратился бы в пепел.

– Что тебе нужно? – спросила железная голова из рук Джураджа.

– Варёные бобы, – ответил дед.

– Достань ребёнка из этой женщины – будут тебе бобы.

И какие бы ещё вопросы ни задавал дед голове, та больше не давала ответа.

Что ж, делать так делать. Пасечник поднатужился и извлёк на свет каменного младенца, да и положил его рядом с матерью. Потом он снова протянул руку и достал из разверстого чрева золотые часы, потерянные Марияном много лет назад, горшочек с жёлтой охрой и миску варёных бобов. Права была железная голова.

Прошло ещё три месяца, и дед достроил свою машину. Она выглядела точь-в-точь как его старая грязная рубаха, изгвазданная всякой мерзостью. Пока время находилось в застывшем состоянии, дед мог установить машину в любое положение – и он поставил её на дороге, рукавами к городу и к танкам.

А потом дед запустил время – и тут же тысячи звуков обрушились на селение. Грохот раздался из дома Джураджа, шёпот из дома Влахо, женские крики из прочих домов, лязг гусениц со стороны дороги, но самый жуткий вой издавала дедова рубаха, тряся пропитанными потом и кровью рукавами. Как раз в этот момент танки появились из-за горизонта, и навстречу им вышло всё село.

Первым стоял дед пасечник со своей рубахой.

За ним – Джурадж, держащий на руках мёртвого каменного младенца.

За ним – Влахо, молчаливый, со странной монетой на шнурке.

За ним – Миховил с окровавленной головой и руками.

За ним – Мариян, и его старик-отец с яблоком в руке, и каменная жена Джураджа, и мальчишки, и женщины, и мужики-охотники, и рыболовы, и двухголовые змеи, и люди с пёсьими головами, и слепые дипсады, и чешуйчатые химеры, и даже сам Франьо вышел из лесу, на ходу дошивая новую перчатку из лягушачьей кожи.

Только железной головы не было, но и без неё всем хватало забот. Железная голова, брошенная в спальне, ползла к яблоне, которая когда-то была старухой-матерью Марияна. Челюсть лязгала при движении, но танки шумели значительно громче, и железную голову никто не замечал.

Танки встали напротив людей, и стальные дула уставились в глаза поселянам.

И тогда Джурадж поднял мёртвого ребёнка над собой и бросил далеко вперёд. Тот упал на броню первого танка и раскололся на части, каждая часть рассыпалась пеплом, и пепел потёк по броне, поглощая её и превращая опять же в пепел. Танкист попытался выбраться из люка, но не успел: пепел сожрал его, схватил, накрыл, и сначала осыпались его руки, а потом голова и остальное тело, и через несколько минут на месте, где стоял первый танк, серело лишь пыльное пепельное пятно.

Следующим выступил вперёд Влахо. Он шепнул второму танку слово ненависти – и тот начало корёжить, сминать, точно огромная рука сжимала его, притягивая к огромной груди, и скрипело железо, и текла из пор его чёрная кровь механика-водителя.

За Влахо встал Миховил. Он протянул руку и сорвал с груди мальчика свою странную монетку, после чего посмотрел на третий танк через просверленное в ней отверстие. И тут же танк начало засасывать в жидкую землю. Воронка под огромной машиной чавкала, расступались земные хляби, скручивались спиралью, и последним, что видели жители деревни, было смотрящее в прозрачно голубое небо танковое дуло.

И распрямился дед-пасечник. Он кивнул, и его грязная, изорванная, пахнущая бобами и кровью рубаха внезапно поползла навстречу танкам, и когда она достигла брони четвёртого, точнее, уже первого, по нему пошла гниль. Мерзостный запах навалился на поселян и на солдат, накрыл всё вокруг, и стрелок успел выскочить из башни и побежал прочь, но один из рукавов внезапно вытянулся, и достал его, и коснулся плеча солдата, и тот упал, а изо рта его поползли дождевые черви. Дед кивнул и снова сгорбился, опираясь на ружьё. Танк теперь представлял собой копошащуюся массу слизней, червей, живородок и прудовиков, и вся эта масса расползалась, постепенно теряя свою первоначальную воинственную форму.

Оставался последний танк. Люди оглянулись на Франьо, но того не было – он вернулся в свой лес, потому что не мог долго находиться в деревне.

– Франьо! – позвал Мариян, но тишина была единственным ответом.

Танк двинулся вперёд.

Внезапно Влахо понял, что среди них больше нет ни правых, ни неправых – есть только они и танки, которые стремятся разрушить их скромный привычный быт.