– Приходили к нам в деревню вербовщики с той стороны, – честно признавались третьи, – их побили и назад отправили. Манзе война не надо; манзе «чи фан» – кушать рис надо.

А потом он вернулся в Благовещенск и узнал, что началась война.

* * *

Город был наполнен суетой, кругом слышался мат. Младшие офицеры собирали рассыпавшихся по всему Благовещенску пьяных призывников. У городской управы толклись местные великие умы, жарко обсуждающие приказ Гродекова о вводе войск в Маньчжурию и ответный ультиматум китайского губернатора Шоу Шаня. Но, в общем, никто ничего не понимал. А потом призывников собрали, построили, посадили на пароход и отправили вниз по Амуру – в Хабаровск.

И вот тогда стало по-настоящему страшно. Вмиг опустевший город, мусор, дерьмо да пустые бутылки у каждого дерева. Кто-то еще пытался выглядеть самым умным и доказывал, что солдатиков отправили к Хабаровску для того, чтобы затем уже по Сунгари перевезти в Харбин – сердце всей Маньчжурии, но особого интереса эти пустые разговоры не вызывали. Город будто впал в тяжелый летаргический сон.

И только поручик Семенов словно отключился от этой мертвящей сердце тишины, потому что едва пароход ушел, его вызвали в управу и под три росписи выдали шифрограмму от Гродекова: «ГН СЕМЕНОВ ЗПТ ОСОБЫЙ ИНТЕРЕС ШТАБА ПРЕДСТАВЛЯЮТ АРХИВЫ КИТАЙСКИХ ГОРОДОВ АЙГУНЬ ЗПТ МЕРГЕН ЗПТ ЦИЦИКАР ТЧК ПРИКАЗЫВАЮ СОЕДИНИТЬСЯ БЛИЖАЙШИМ ОТРЯДОМ ВЫХОДА МАНЬЧЖУРИЮ ЗПТ ОБЕСПЕЧИТЬ СОХРАННОСТЬ И ДОСТАВКУ АРХИВОВ РОССИЮ ТЧК ГРОДЕКОВ».

Семенов непонимающе мотнул головой и повернулся к военному коменданту.

– Иван Алексеевич, извольте получить полномочия, – кивнул тот и протянул плотный лист гербовой бумаги, перо и журнал для росписи, – распишитесь вот здесь и вот здесь.

Поручик поднес лист к глазам и обомлел – этот документ давал ему права практически на все, вплоть до вмешательства в ход боевых действий, если это поможет сохранить и вывезти в Россию китайские военные и гражданские архивы.

– Да-да, Иван Алексеевич, – понимающе усмехнулся комендант, – на моей памяти вы лишь второй, кто такую бумагу получает. Серьезное дело завернулось – серьезнее некуда…

* * *

Тем же вечером Курбан получил от Тигра первый приказ и вышел к берегу Амур-Эджен. Долго ходил, выбирая подходящее, не загаженное нижними чинами место, около часа готовился, а затем вытащил подобранную в деревне листовку, пользуясь необъяснимым равнодушием Тигра к человеческой крови, принес в жертву самого обычного сурка и опустил залитый кровью листок в прозрачную воду. Проводил его взглядом, а когда отпечатанный на плохой бумаге дракон Мармар ушел в глубину, впервые за много-много дней ощутил страх – словно заглянул в бездну.

* * *

Когда Кан Ся нарисовал – углем на стене – своего первого дракона, у него было такое чувство, словно он заглянул в бездну.

Ему не приходилось упражняться в каллиграфии еще с академии, и дракон выглядел довольно убого, но – только снаружи, ибо внутри у Кан Ся полыхал огонь.

Кан Ся никогда бы не подумал, что способен на такие чувства, но теперь, когда он разрешил себе поверить, чувства пришли. Словно мужчина, впервые познавший женщину, и словно солдат, впервые убивший врага, впервые поверивший в Дух Кан Ся был на седьмом небе. Только теперь, на старости лет, он осознал, какая сила может быть заключена в знаке, символе и самом простом рисунке. И теперь он целыми днями ходил по Пекину, рисуя на стенах одинаковых драконов – все более и более похожих на того, которого видел во сне.

– Что, дед, делать больше нечего?! – кричали ему солдаты, выведенные на рытье рва снаружи пекинской стены.

– А ну пошел отсюда, дикарь! – орали ему из укрытий иноземцы, едва он начинал покрывать стены посольств бесчисленными китайскими драконами.

– Правильно, – подбадривали ихэтуани, – здоровый народ – единый народ; кто не с нами, тот против нас. Рисуй и дальше наших драконов, дед.

Это было странно, но Кан Ся впервые чувствовал себя счастливым, так, словно эти рисованные драконы могли непостижимым образом спасти всю его страну.

* * *

4 июля 1900 года было необычно тихо, что крайне удивило вымотанных многосуточной осадой людей, укрывшихся в русском посольстве. Еще больше они удивились, когда часовые доложили, что у ворот посольства стоит целая процессия каких-то важных китайцев. Стараясь не хрустеть битым кирпичом, Гирс поднялся на баррикаду и осторожно выглянул. Действительно, у ворот стоял рослый китаец из имперской канцелярии, повозка и несколько человек то ли охраны, то ли просто сопровождающих.

– Что надо?! – крикнул Гирс.

Китаец поискал глазами, обнаружил Гирса и натужно улыбнулся.

– Подарки Ее Величества привез, ваше превосходительство!

– Чего-о? Какие подарки? – озадаченно спросил Гирс и повернулся к Евреинову. – Вы что-нибудь понимаете?

Тот недоуменно пожал плечами.

– Может, военная хитрость, Михаил Николаевич? Откроем, а нас перестреляют…

Гирс хмыкнул и стремительно съехал с баррикады. Прошел к посту и лично отодвинул засов.

– Что за подарки? Я что-то ничего не понимаю.

– Арбузы, ваше превосходительство, – улыбнулся китаец. – Их Величество Лучезарная и Милостивая Цыси послала русским братьям арбузы…

Гирс сглотнул. Когда продукты стали кончаться, они сделали несколько успешных вылазок за провизией, однако с едой было неважно, и если бы не Бектемиров… Несколько дней кряду матрос-татарин доказывал остальным, что мясо лошадей и мулов абсолютно съедобно, а потом просто махнул рукой на упрямцев да сам же все и приготовил!

Гирс, пожалуй, на всю жизнь запомнит, как впервые попробовал кобылятину. Сначала он съел рис, потом подобрал куском лепешки соус, добавленный вопреки яростному сопротивлению Бектемирова, почему-то свято убежденного, что конине соус не нужен, и уж затем осторожно… одними зубами… взял кусок мяса. Изо всех сил стараясь не прикоснуться к нему языком, глотнул… и понял, что вкус – просто сказочный!

Пожалуй, именно в это мгновение Гирс целиком осознал, как же устал он от несвежей ветчины, которую осажденные уже начали варить в шампанском – лишь бы не так воняла. А что до конины… так она оказалась не только вкусным, но и на удивление полезным продуктом. В миссии мгновенно прекратились желудочные расстройства, и даже по ошибке принявший немыслимую дозу стрихнина матросик, почуяв запах конского бульона, начал проявлять интерес к жизни, а затем – совершенно неожиданно для доктора Корсакова и вопреки всем медицинским справочникам – вдруг стал поправляться.

– Арбузы, говоришь, – вернулся в настоящее Гирс, – ну что ж, проходите.

Добрый час посланник императрицы интересовался настроением и здоровьем членов миссии, несколько раз фальшиво заверил, что императрица и понятия не имела, что послы испытывают хоть какие-нибудь бытовые неудобства, и в конце концов сказал главное: