Антивоенные протесты стали для объективистов отличной возможностью начать практиковать то, к чему они призывали – и они охотно представляли себя как одинокий аванпост порядка и рациональности в море мистицизма и хаоса. При всем критическом отношении Рэнд к американской системе высшего образования, студенты-объективисты, все же, стремились отстоять академическую функцию университетов. Руководство по защите прав собственности утверждало, что он был создан для того, чтобы «работать в атмосфере ненасилия, которая необходима для прогресса в обучении», и предупреждал, что Колумбийский университет, являвшийся центром образования, находится под угрозой со стороны «толпы бородатых наркоманов-коммунистов». Протестующие из числа объективистов демонстрировали, что их намерения заключаются в первую очередь в том, чтобы учиться и получать знания, а не брать управление образовательными учреждениями под свой контроль. Объективисты выражали свое восхищение идеями, а не политическими программами (хотя в конечном итоге именно идеи и приводили к политическим переменам). Их версия восстания была принципиально схоластической: читать философию вместо того, чтобы захватывать здания.

Все же, студентам, причислявшим себя к объективистам, приходилось быть осторожными в том, как они использовали идеи Рэнд – иначе они рисковали навлечь на себя ее гнев. Однажды «Общество Айн Рэнд» из университета Вирджинии запланировало амбициозную трехдневную конференцию, с выступлениями ораторов, заседаниями дискуссионных групп, большим банкетом и несколькими коктейльными вечеринками. Желая заручиться благословением самой Рэнд и, возможно, получить от нее полезный совет, организаторы поделились с нею своими планами создать «интересный интеллектуальный опыт и яркое общественное событие». Вместо этого Рэнд обратила внимание на то, что на бланках, которые использовал клуб, была размещена цитата из клятвы Джона Голта. Ее адвокат направил в университет резкое письмо, предписывавшее удалить цитату, нарушавшую авторские права Айн Рэнд. Президент клуба, смущенный и опозоренный, лично отрезал нижние части у всех бланков, которые еще не были использованы.

Нападки Рэнд на университетские клубы были частью ее нарастающей нетерпимости по отношению к студентам ИНБ, которых она теперь регулярно разносила в пух и прах во время своих сессий вопросов и ответов. Изначально шанс лично услышать ответ от Рэнд был одним из главных факторов, привлекавших людей к Институту. В начале она была постоянной участницей занятий, проходивших в классах Нью-Йорка и время от времени читала лекции сама. Хоть Рэнд обычно и была щедра в своих ответах, общаясь с широкой аудиторией, студентам Брандена приходилось соответствовать более высоким стандартам. Любого, кто задавал ей неприемлемый или вызывающий вопрос, она могла выставить «человеком с низкой самооценкой» или заставить покинуть зал. В присутствии журналистов она назвала одного из спрашивающих «дешевым мошенником», а другому сказала: «Если вы не понимаете разницы между Соединенными Штатами и Россией, то вы заслуживаете того, чтобы ее узнать!» Это были драматические моменты, когда Рэнд выкрикивала гневные суждения, к вящему восторгу и аплодисментам публики. Однако столь пренебрежительное обращение с клиентами, заплатившими за посещения свои деньги, доставляло чрезвычайные неудобства Натану – и он начал отговаривать ее принимать участие в лекциях.

Всегда быстро приходившая в ярость, Рэнд теперь взрывалась регулярно. Она даже начала ругаться с Фрэнком. После того судьбоносного вечера, когда «Коллектив» экспериментировал с живописью, Фрэнк продолжил рисовать. Его работы были очень впечатляющими, а одна из его лучших картин, изображавшая небо, солнце и подвесной мост, в 1968 году украсила обложку переиздания «Источника». Но Айн запрещала Фрэнку продавать созданные им картины, заявляя, что она не перенесет расставания ни с одной из них. Когда она давала непрошенные советы по поводу его работы, он мог накричать на нее. Обществу людей ее круга Фрэнк предпочитал теперь компанию Лиги студентов-художников. Там он держался подчеркнуто скромно, никому не рассказывая о своей знаменитой жене. Но даже несмотря на это, он выделялся среди общей массы. Еще до того, как это стало модным, Фрэнк начал носить темно-синий плащ и наплечную сумку на ремне. Товарищи по Лиге описывали его как человека, «всегда выглядевшего очень шикарно и элегантно, не прикладывая к этому каких-то особых усилий». В 1967 они избрали его вице-президентом Лиги. Это выражение признательности совпало с концом его карьеры художника, оборванной телесным недугом. Пораженные неврологическим расстройством, к концу 1967 его руки тряслись настолько сильно, что он не мог больше рисовать. Бывший некогда игривым и остроумным, Фрэнк стал теперь резким и раздражительным. Он удалился в святилище своей студии, где пьянствовал дни напролет.

Помимо проблем с Фрэнком, Рэнд все больше беспокоило ослабление ее связи с Натаном. За исключением нескольких непродолжительных эпизодов, имевших место быть вскоре после публикации «Атланта», их отношения в течение многих лет носили исключительно платонический характер. Рэнд сама решила приостановить их роман, когда погрузилась в пучины своей депрессии. Теперь же, когда ее душевные силы восстановились, она захотела вдохнуть в эти отношения новую жизнь. Натан, однако, взирал на такую перспективу неохотно и без интереса. Он придумывал одно оправдание за другим: нежелание предавать Барбару, стресс, связанный с тем, что ему придется наставлять рога Фрэнку, большая занятость в ИНБ. Наиболее очевидное объяснение, впрочем, Натан от нее скрывал. Было же оно следующим: он влюбился в одну из своих студенток, двадцатитрехлетнюю модель по имени Патриция Галлисон.

Натан приметил Патрицию сразу, как только она появилась в учебном классе. Ослепительно прекрасная, как могли бы быть прекрасны Доминик Франкон или Дэгни Таггарт, Патриция, в то же самое время, была гораздо более легкомысленной, чем любая из героинь Рэнд. Беззаботная и веселая, она поддразнивала Натана по поводу его серьезного вида – хотя ее увлечение объективизмом было вполне искренним. Она завела роман с другим объективистом и пригласила О’Конноров и Бранденов на свою свадьбу, где Натану пришлось здорово понервничать, глядя на нее рядом с другим мужчиной. Скоро они с Патрицией начали встречаться наедине, под предлогом ее интереса к объективизму. Их разговоры в его офисе становились все более продолжительными. Вскоре отношения учителя и ученицы переросли в бурную сексуальную связь. Для объективистского движения это было взрывоопасным.

Не знавшая о новом увлечении Натана, но стремившаяся поддерживать объективистскую рациональность, Барбара попросила мужа разрешить ей возобновить отношения с бывшим бойфрендом, который теперь работал в Институте. Сперва Натан запретил ей это, но после смягчился. Новая санкционированная мужем связь Барбары заставила Бранденов признать, что на протяжении ряда лет их брак был не более чем пустым звуком. Они с самого начала не подходили друг другу и имели мало общего, кроме преклонения перед Рэнд. В 1965 они решили разойтись. Всего несколькими месяцами позже развелась со своим мужем и Патриция.

Всего этого было более чем достаточно, чтобы сделать Рэнд сварливой и несносной. Она наставляла Барбару и Натана по поводу каждого шага в их отношениях и являлась покровительницей их брака. То, что теперь они расставались, означало, что она ошибалась! Что еще более существенно: брак Бранденов, каким бы шатким он ни был, означал, что Натан занят женщиной, которая нравилась Рэнд и находилась у нее в подчинении – с Барбарой их секрет был в безопасности. Теперь Натан мог снова стать свободным мужчиной. И в этом случае он потерял бы возможность использовать единственное правдоподобное оправдание, чтобы объяснять свое нежелание возобновлять отношения с Рэнд. Айн переживала, что ее самый глубокий страх стал реальностью: Натан больше не любит ее. Она все еще была его кумиром, но более не являлась его возлюбленной.