Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я немножко понимаю, каково это.
Мой Шум меняет окраску.
Голос Виолы смягчается — самую малость.
— Бена нет, Манчи нет, моих родителей нет, — говорит она. — И это ужасно. Ужасно! Но мы почти дошли до конца дороги. Мы почти на месте. Если ты не сдашься в последний момент, я тоже не сдамся.
— Ты веришь, что в конце дороги нас ждет надежда?
— Нет, — просто отвечает Виола и прячет глаза. — Нет, не верю, однако останавливаться не собираюсь. Ты со мной?
Отвечать мне не нужно.
Мы просто бежим дальше.
Но…
— Мы можем бежать прямо по дороге, — говорю я.
— Так ведь армия… — возражает Виола. — Они на конях.
— Они знают, что мы здесь. И мы знаем, что они здесь. Похоже, мы выбрали одну дорогу к Хейвену.
— Ну да, и мы услышим, когда они будут близко, — кивает Виола. — А идти по дороге гораздо легче.
— Да и быстрее.
Тут Виола говорит:
— Ну, тогда выходим на твою клятую дорогу! Скорее в Хейвен!
Я ухмыляюсь:
— Ты сказала «клятую». Ей-богу, сказала!
Вопщем, мы выходим на клятую дорогу и бежим по ней, сколько хватает сил. Дорога не изменилась: все тот же пыльный извилистый путь, каким он был множество миль назад, а вокруг все тот же зеленый, лесистый Новый свет.
Если приземлиться тут и ничего не знать о планете, она и впрямь сойдет за Эдем.
Вокруг расстилается широкая долина: внизу, у реки, она ровная, а потом начинает бугриться холмами. Они залиты лунным светом, и до самого горизонта не видно ни малейшего намека на поселение — по крайней мере, огни нигде не горят.
Хейвена тоже нет. Мы находимся на самой ровной части долины и за поворотами дороги — ни до нас, ни после, — ничего толком не видим. Оба берега реки покрывает лес, и невольно возникает мысль, что весь Новый свет собрал вещи и бежал, оставив за собой только голую дорогу.
Мы идем дальше.
И дальше.
Лишь с первыми полосками света на горизонте мы останавливаемся набрать воды.
Вокруг, если не считать моего Шума и рева реки, не слышно ни звука.
Ни топота копыт. Ни чужого Шума.
— Ты понимаешь, что это значит? Бен его остановил, — говорит Виола, не глядя мне в глаза. — Не знаю как, но он одолел всадника.
Я только мычу и киваю.
— И выстрелов мы не слышали.
Опять мычу.
— Прости, что наорала на тебя, — говорит Виола. — Иначе ты бы не пошел дальше. А я не хотела, чтобы ты останавливался.
— Знаю.
Мы прислоняемся к стволам двух разных деревьев: дорога теперь позади нас, а за рекой видны только деревья. Конец долины здесь поднимается, и впереди ничего не видно, кроме неба, которое становится все светлее, голубее, больше и пустее, пока с него не исчезают даже звезды.
— Когда мы с родителями улетели с корабля, — говорит Виола, глядя вместе со мной на другой берег реки, — я очень переживала, что расстаюсь с друзьями. Это были обыкновенные дети из простых семей таких же хранителей, как мои папа с мамой, и все же… Я боялась, что целых семь месяцев буду единственным ребенком на планете.
Я делаю глоток воды:
— А у меня не было друзей в Прентисстауне.
Она поворачивается ко мне:
— Как это не было друзей? Совсем?
— Ну сначала было несколько, на пару месяцев старше. Когда мальчики становятся мужчинами, с другими детьми они больше не разговаривают. — Я пожимаю плечами. — А я был последним мальчиком. В конце концов, мы с Манчи остались одни.
Виола смотрит на гаснущие звезды:
— Ужасно глупое правило.
— Да уж.
Больше мы ничего не говорим, просто стоим на берегу и отдыхаем, глядя на разгорающийся горизонт.
Вдвоем.
А через минуту опять начинаем собираться в путь.
— Завтра мы можем уже быть в Хейвене, — говорю я. — Если не останавливаться.
— Завтра, — кивает Виола. — Надеюсь, там будет еда.
Я отдаю сумку Виоле — теперь ее очередь нести. Из-за возвышенности в конце долины выглядывает краешек солнца, и кажется, что река втекает прямо в него. И вдруг, когда свет озаряет холмы на другом берегу, мне в глаза бросается что-то странное.
Почуяв неладное в моем Шуме, Виола резко оборачивается:
— Что такое?
Я заслоняю глаза от солнца. Над вершиной одного из далеких холмов впереди поднимается пыльный след.
Он двигается.
— Что это? — спрашиваю я.
Виола вытаскивает из сумки бинокль:
— Толком не видно: деревья мешают.
— Какие-то путешественники?
— Может, вторая дорога. По которой мы не пошли.
Минуту или две мы наблюдаем за пыльным следом, медленно двигающимся в сторону Хейвена. Странно наблюдать за ним и не слышать никаких звуков.
— Знать бы, где сейчас армия, — говорю я. — Насколько, интересно, мы оторвались?
— Может, в Карбонел-даунс им дали хороший бой. — Виола смотрит в бинокль туда, откуда мы пришли, но дорога слишком извилиста, а мы стоим слишком низко. Куда ни кинь взгляд, везде сплошные деревья. Деревья, небо и пыльный след, беззвучно ползущий по склону далекого холма.
— Надо поторапливаться, — говорю я. — Что-то мне не по себе.
— Идем, — тихо соглашается Виола.
И мы снова выходим на дорогу.
Снова в бега.
Еды у нас нет, такшто завтраком служат непонятные желтые фрукты, которые Виола заметила на одном дереве — якобы она ела точно такие же в Карбонел-даунс. Их же мы едим на обед — все лучше, чем ничего.
Я снова вспоминаю про нож.
Будь у нас время, смог бы я охотиться?
Но времени нет.
Мы бежим все утро и весь день. Пустой мир вокруг по-прежнему наводит жуть. В нем только мы с Виолой, бегущие по дну долины: никаких деревень вокруг, никаких караванов или телег, никаких звуков, которые могли бы пробиться сквозь рев реки, с каждым километром становящийся все громче и громче. Я даже свой Шум с трудом разбираю, и нам с Виолой приходится чуть ли не кричать, чтобы расслышать друг друга.
Но мы слишком голодны, чтобы говорить. И слишком устали. И слишком долго бежим.
Я ловлю себя на том, что наблюдаю за Виолой.
Пыльный след на далеком холме тоже не останавливается и в конце концов исчезает вдали. Я наблюдаю, как Виола то и дело смотрит на него, как морщится от боли в ногах, как растирает их на привалах и как пьет воду из бутылки.