Мне, что, не жалко дома моего, вида из окна на Моховую? Качелей во дворе, намоленных, к которым я в мороз языком… Ну, ладно, впрочем, что об этом.

Много жалостливых.

Нет, когда надо реально помочь, то это одно. Я, в силу физической комплекции, довольно много покойников перетаскал. Теперь, впрочем, это как-то стало автоматизировано. Теперь всё иначе — я вот как весной приехал на похороны, так думал — понесу. А там оказалось, что прям из морга дело специальные работники увозят. Попрощались — и в ресторан.

Ну вот теперь и вовсе ничего не надо тащить, если договоришься. Просто потом за урночкой заехать.

А раньше часто нужно было употребить грубую силу. Пятый этаж без лифта, а одна крышка от гроба килограмм двадцать весит.

Конечно, и раньше все эти плакальщики были, хер им на рыло.

Я своим сказал — как помру, чтоб меньше шума было. Ну помер, так помер.

И могил бы я этих не хотел — высыпали б меня куда под куст в симпатичном месте у реки. Растворился бы я среди жучков и паучков, пророс сорной травой, да и ладно.

Эта суета от пустоты внутри людей — они её чувствуют, и ну её заполнять.

Нет уж, ходите так. С дыркой внутри.

Проводку лучше новую сделайте, а то проводка у всех на соплях, а всё туда же.

Жалостные».

Он говорит: «Сейчас гуляют совсем не так, как в наше время. Скупо гуляют, устало, деньги экономят.

У нас не так было. Я тогда в Питере жил.

И вот как-то товарищ мой, фотограф Митрич из Москвы, собрался сходить в питерский клуб „Манхеттен“. Однако местный житель, которого для простоты мы назовём Серж, стал его отговаривать, да так, что всем сразу стало интересно, чем это там таким намазано. Москвичам всегда жутко интересно, как там всё устроено — в стране поребриков и булок. Клубная жизнь в особенности.

Оказалось, что друг самого Сержа как-то ему сообщил:

— Во все клубы ходи, только не надо ходить в клуб „Манхеттен“ там охранники очень плохие. И вообще всё плохо. Нет, просто очень плохо, — говорит Сержу этот друг. — Мой приятель защищал диссертацию о Набокове, и потом отмечал там защиту. Мы, говорит он, говорили о Набокове, потом к нам подошли охранники, им Набоков не понравился, и они нас побили.

Но через некоторое время эти петербургские люди пренебрегли запретом. Нет, они колебались и сам Серж с чужих слов рассказывал что там всё плохо, охранники не любят, дурно относятся к литературе и разное другое.

— Нет, нет, — отвечали ему, — мы не скажем ни слова о литературе, о Набокове даже и думать не будем, всё будет очень хорошо.

Они зашли в этот клуб, и этот друг, не отклоняясь от прямой линии, тут же вышел на середину и громко сказал:

— А у вас музыка — говно. У меня есть с собой компакт-диск, поставьте его.

Охранники, как автоматы, берут его за шкирку, а он, вырываясь, удивлённо кричит:

— Ну ни хрена ж себе?! Вам наша музыка не нравится?!..

Все, натурально подрались. Вышел, как всегда в случае с высокими материями, конфуз. Всё плохо, очень неловко.

Но проходит лечащее все раны время. В какой-то момент сам Серж знакомится с девушкой по имени Жанна. Жанна, не стюардесса, кстати, но девушка весьма привлекательная. Перемещаясь с ней по городу, Серж начинает размышлять о культурном досуге, таком досуге, что возвысил бы его в глазах барышни.

И они случайно, совершенно случайно, попадают в клуб „Манхэттен“. И вот они сидят, уже достаточно поздно, вернее, поздно по меркам Северной столицы. К ним подходит охранник и говорит:

— Мы очень извиняемся, но очень поздно, поздно по меркам нашего славного города на Неве…

— О, да… — отвечает наша пара. — Да, мы скоро уходим.

Но через полчаса охранник появляется снова и начинает канючить голосом нищего из электрички:

— Такая неловкая ситуация у нас возникла, метро у нас до двенадцати работает, а девушкам надо возвращаться… Не могли бы вы покинуть нас…

— Хоро-о-ошо… Вы, конечно, нас тоже простите, что мы вам доставили такое неудобство, мы сейчас вызовем такси и тоже обязательно покинем вас… — отвечают Серж с подругой.

Они вызывают такси, а пока продолжают сидеть за столиком.

Через какое-то время охранник подходит снова и произносит:

— Мы ещё раз очень извиняемся, но очень поздно, поздно по меркам нашего славного города-героя…

— Да, — отвечают те, — мы уже вызвали такси, и вот-вот оно подъедет.

— Но, — продолжают охранники, — действительно очень поздно, и нам так неловко…

— И нам ужасно неловко, — говорит Серж, — но такси скоро подъедет, и мы…

Проходит ещё полчаса.

Охранник подходит к столику снова.

— Я вам, наверное, надоел, — говорит он, — я очень извиняюсь, но уже чрезвычайно поздно по меркам нашего города, а вы хотели уехать… Нам нужно закрыть наше заведение, а девушкам, что у нас работают, чрезвычайно далеко ехать, они молодые и им страшно.

— Хорошо-о-о, — произносит Серж. — Но поймите и нас, такси ещё не приехало, на улице холодно, моя спутница может замёрзнуть. Давайте мы перейдём в холл.

— Спасибо-спасибо, — рассыпается в благодарностях охранник.

Серж выбегает на улицу и видит, что такси нет. Но Жанна уже переместилась в пространство перед гардеробом и стоит там — бессмысленно и никчемно.

Рядом с ними возникает всё тот же охранник.

— Извините, — начинает он всё ту же песню. — Извините, ради Бога, но дело в том, что наша гардеробщица — тоже молодая девушка и ей тоже очень далеко ехать, а сейчас уже поздно, очень-очень поздно…Вы, конечно, меня простите…

— Нет, это вы меня простите, — отвечает Серж, — мне ужасно неловко, и я вам уже надоел, но на улице холодно, а такси всё нет… Можно мы постоим здесь?

Они стоят одетые ещё полчаса, и, наконец, перед ними снова вырастает тот же охранник.

Он, еле сдерживаясь, начинает:

— Извините, пожалуйста…

Но для третьего слова его хладнокровия не хватает и он с чувством говорит:

— Слышь, ты, хуйло, а ну, уёбывай отсюда!..

— Ага! — радостно кричит Серж, и коротким ударом бьёт охранника в лоб.

Но охранник большой, а Серж — человек маленький. Его как-то обхватывают и выносят на улицу. Тогда Серж подбегает к звонку и начинает яростно звонить.

Готовый к отпору охранник открывает дверь, но Серж уже наготове, рвёт дверь на себя, и тут же толкает обратно. Охранник с грохотом рушится в вестибюль. Тогда торжествующий Серж с тревогой оборачивается к своей спутнице:

— Жа-а-анна! Вам эти люди ничего не сделали?