Тем не менее создаваемое людьми будущее эмерджентно по сравнению с видами будущего, отличающими несимволический семиотический мир, внутри которого они заключены. Подобно иконе и индексу, символ должен быть интерпретирован потенциальным будущим знаком, чтобы самому действовать как знак. Кроме того, от этих будущих знаков зависят и свойства символа: «[он] потерял бы качество, делающее его знаком, при условии отсутствия интерпретанта» (CP 2.92 [рус. – 86]). Например, фонологические характеристики слова «собака» случайны и фиксируются только в силу конвенционального отношения слова с обширной виртуальной, бесплотной, но тем не менее реальной сферой других слов (и их соответствующих фонологических характеристик), предоставляющих контекст для его сознательного восприятия и интерпретации (см. CP 2.304; см. также 2.292–93). В отличие от символов, свойства индексов и икон (но не их способность действовать как знаки) не зависят от интерпретантов. Икона, например звуковой образ цупу на кечуа, сохранит свои звуковые характеристики, делающие ее значимой, даже при отсутствии существ, которые ныряют – цупу – в воду, и даже если она не будет интерпретироваться как звук, издаваемый этими существами при нырянии. Несмотря на то что характеристики, наделяющие значимостью индекс, зависят от своего рода корреляции с объектом своей референции, подобно иконе, индекс сохранит эти характеристики даже в том случае, если он не будет интерпретироваться как знак. Падающая в лесу пальма издаст звук и в том случае, если никого – даже одинокой трусливой шерстистой обезьяны – не будет рядом, чтобы воспринять это падение как индекс опасности (см. Главу 1).

Таким образом, в отличие от иконы и индекса, существование символа как такового основывается на возникновении великого множества необязательно существующих, но все же реальных знаков, которые появятся в будущем, чтобы интерпретировать его, – то есть символ вдвойне зависим от будущего.

Сфера духов – хозяев леса расширяет эту логику бытия в будущем, лежащую в основе любой семиотической жизни, но человеческий символический семиозис в то же время превращает ее в нечто иное. Чтобы оставаться живым знаком, Освальдо должен быть интерпретируемым этой виртуальной и вместе с тем реальной сферой духов, для выживания в которой он должен восприниматься как «я», а не «оно». Короче говоря, нужно, чтобы хозяин леса мог обратиться к нему на «ты». А это будет возможно лишь тогда, когда Освальдо также станет «я» в сфере духов будущего.

Виртуальная сфера духов физически находится в лесной чаще. Она возникает в живой экологии самостей леса, которая сама создает разрастающиеся сети будущего, в свою очередь формирующие будущую сферу хозяев леса. Таким образом, царство духов отражает логику «живого будущего» способом, который невозможно объяснить средствами языка или культуры его человеческих участников. Благодаря этому сфера духов превращается в нечто большее, нежели символическое толкование несимволического нечеловеческого мира.

Я считаю, что аму – это особый, обусловленный колониальной историей способ быть самостью в экологии самостей, наполненной растущим множеством создающих будущее привычек, многие из которых не являются человеческими. При этом аму помогает увидеть, как живое будущее привносит в жизнь некоторые из своих специфических характеристик и как этот процесс основывается на динамике, которая подразумевает прошлое, но не сводится лишь к нему. Действуя таким образом, аму и сфера духов, из которой аму черпает свою власть, усиливают некоторое общее свойство жизни – ее бытие в будущем. Аму выводит эту характеристику на новый уровень: сфера духов-хозяев леса находится в будущем «больше», чем собственно жизнь. Сфера духов усиливает и обобщает логику живого будущего, что накладывает отпечаток на повседневную политическую и экзистенциальную проблему выживания.

ЗАГРОБНАЯ ЖИЗНЬ

В отношении взглядов на загробную жизнь племени пеба, населявшего Верхнюю Амазонию в XVIII веке, иезуитский священник-миссионер Хуан Магнин (1988 [1740]: 477) писал с явным раздражением: «Их ничем не переубедить. Они говорят… что они все святые; что никто из них не попадет в ад, и все они окажутся на небесах, где их ждут родственники – такие же святые, как и они». Миссионерам не составило труда донести суть рая до предков руна и других племен Верхней Амазонии, таких как пеба. Однако, к нарастающему недовольству миссионеров, местные жители упорно считали, что загробная жизнь протекает в некоем лесу с «более чем земным» изобилием – «реками, в которых рыбы больше, чем воды», и, что важнее всего, «огромным количеством» пива из маниока, согласно записям озадаченного миссионера (Porras, 1955: 153). Заметки XVII и XVIII веков перекликаются с современными наблюдениями: «другая жизнь», в которой индейцы «никогда не умирают» (Figueroa, 1986 [1661]: 282), даст им «маниока в избытке и столько мяса и выпивки, сколько они пожелают» (Magnin, 1988 [1740]: 477)[189]. В ней «не будет недостатка в стальных топорах и торговых бусах, обезьянах, пьяных вечеринках, дудках и барабанах» (Magnin, 1988 [1740]: 490; см. также Maroni, 1988 [1738]: 173).

Ад – совсем другое дело. Миссионеров со времен отца Магнина (и даже с более ранних пор) все сильнее беспокоило, что многие жители Верхней Амазонии не согласны считать вечные муки ада наказанием за мирские грехи. По свидетельствам многочисленных отчетов разных периодов, для руна ада просто не существует[190]. В аду, по их мнению, страдают другие, особенно белые и черные[191].

После своей смерти Роза, мать Вентуры, попала «внутрь» мира духов – хозяев леса (см. Главы 3 и 5). Она вышла замуж за одного из повелителей и тоже стала аму. Для захоронения своим детям она оставила лишь старое морщинистое тело, сброшенное подобно змеиной коже. Мать Вентуры умерла достаточно старой, но теперь, как поясняет ее сын, она живет вечно молодой в царстве господ. «Лестницы пожарные стары как ты, – писал Ален Гинзберг в непочтительной поэме-молитве, оплакивавшей его мать. – Хотя теперь-то ты уж не стара, все это здесь со мной осталось». Мать Вентуры теперь тоже не была старой. Она снова – и на сей раз навсегда – стала такой, как ее юные внучки; она никогда больше не умрет и не будет страдать[192]. Все, что она оставила сыну, – это свое состарившееся тело, изношенное, как ржавая пожарная лестница.

Став аму, Роза в некотором смысле стала святой. Она отправилась в своего рода лесной Кито, чтобы жить вечно в царстве вечного изобилия, полном дичи, пива и земных богатств. Она никогда не попадет в ад, никогда не будет страдать и всегда будет свободной. Как я писал в предыдущей главе, Роза попала внутрь формы – сферы духов, существовавшей изначально, – где влияние времени и воздействие прошлого на настоящее становятся менее значимыми. Однако святой является не только Роза. «Мы все святые», – настаивали пеба, так разочаровавшие иезуитского миссионера XVIII века.