в бездну может занять недели. Я опасался, что нам не хватит провизии.

Инэвера покачала головой:

– С благословения Эверама возможно все. Теперь ступай и сними эти позорные тряпки. Если ты идешь в бездну, то делай это в одеждах, которые приличествуют шар’дама ка, дабы вселить ужас в сердца прислужников Най.

Джардир осмотрел себя – он совершенно забыл о буром хаффитском платье, в которое Пар’чин облачил его во время заточения. Это была попытка смирить его – наверное, заслуженно, но больше в том не было нужды.

Вдобавок имелись другие причины принять подлинное обличие.

Джардир приложил руку к двери Каземата, ощущая тепло в выданном Инэверой браслете. Огромная многотонная дверь из грубого камня, укрепленная метками в электрумной оболочке, распахнулась от одного прикосновения, бесшумно, как в склепе. Зал, открывшийся перед ним, был залит меточным светом и гол, не считая выгравированных на стенах символов.

Когда дверь затворилась позади, Джардир закутался в плащ-невидимку и быстро дошел по туннелю до развилки. Перед нужным входом стоял страж – безъязыкий евнух в черных одеждах шарума и золотых оковах на запястьях и щиколотках. Стражи-евнухи были мастерами шарусака дама’тинг – быстрыми и несущими смерть.

Прибегнув к коронному видению, Джардир проник взором за тяжелую деревянную дверь, словно глядя через стекло. Внутри его мать выговаривала невесткам, женам Джардира, Эвералии и Таладже, которые убирали ее волосы. Камера была богато обставлена, но тюрьма есть тюрьма.

– Не затягивай так туго, тупая девка! – прикрикнула Кадживах, когда Эвералия безукоризненно заплела косу. – Сколько лет тебе нужно, чтобы научиться? И ты! – Она полуобернулась к Таладже, которая расчесала ей волосы до безупречного блеска. – Сотню раз провести гребнем по волосам, тебе было сказано! Я насчитала девяносто семь. Начинай заново.

Джардира опечалило, что его женам-даль’тинг приходится разделять заточение матери, будучи рабынями во всем, кроме названия. Хотя правильнее сказать не «разделять заточение», а «выносить пытку общением с Кадживах». Он добровольно ослеп и предал забвению многих и многих людей, даже родных. Смог бы он сделать больше, чтобы остановить разраставшуюся в его доме раковую опухоль, если бы замечал истязания, которым подвергала мать его жен, или честолюбивые устремления сыновей?

Он покачал головой. Сделанного не воротишь. Пора обратить взор вперед. Он нарисовал метки, которые погрузили в сон Эвералию и Таладжу, как до того – стража-евнуха.

Кадживах почувствовала, что ею прекратили заниматься, оглянулась и обнаружила, что обе закрыли глаза и мирно посапывают. Она издала вопль:

– Наглые девки! Вы имеете бесстыдство спать, когда святая мать говорит?

Джардир воздел руку, и решетка по ту сторону двери поднялась. Он вошел в миг, когда Кадживах изготовилась влепить Эвералии затрещину.

– Не трогай мою жену, матушка, – произнес он. – Она тебя не слышит. Я усыпил мою дживах, чтобы поговорить с тобой наедине.

Кадживах, вздрогнув, обернулась на звук и снова заголосила:

– Ахман, сын мой! Сынок! Ты вернулся из бездны!

Она подбежала к нему, плача от радости, обвила его руками, и он ответил на объятие. На миг он позволил себе забыть о своей цели и в последний раз побыть сыном, надежно укрытым материнским теплом.

А потом она заговорила.

– Сын мой, благодарение Эвераму, что ты пришел, – всхлипнула Кадживах. – Эта хисах, на которой ты женился, держит меня в плену, как хаффитку, укравшую хлеб. Ты должен выпороть ее за дерзость. Я всегда считала, что ты чересчур легок на руку – позволяешь ей щеголять перед двором одетой, как постельная плясунья, и…

Джардир взял ее за плечи и отстранил рывком, посмотрел в глаза:

– Хватит, матушка! Ты говоришь о Дамаджах Красии, а не о своих служанках-даль’тинг! Каждую секунду, ежедневно она противостоит силам Най, а ты не делаешь ничего, только жалуешься и бранишь слуг и женщин нашего дома! Своим поведением ты позоришь наш род!

Глаза Кадживах потрясенно округлились.

– Но…

– Не желаю слушать, – перебил ее Джардир. – Ты говоришь, что я чересчур легок на руку, и ты права. Но жестче мне следовало обращаться как раз с тобой.

– Не говори так! – возопила Кадживах. – Я всегда была тебе верна!

– Это я посадил Инэверу к подножию Трона черепов, – ответил Джардир. – Я предоставил ей выбрать преемника. Я доверил ей блюсти безопасность нашего народа. Но где была твоя поддержка?

– Я поддержала твоих сыновей и наследников, – сказала Кадживах.

– Мои сыновья слишком молоды для бремени власти! – гаркнул Джардир. – И даже после того, как Асом убил брата и перерезал половину совета, ты продолжаешь считать, что он служит Красии лучше, чем Инэвера?

– Что совершила эта женщина, кроме того, что отняла у меня тебя? – спросила Кадживах. – Забрала моих дочерей и племянниц, выдала женщинам копья…

– Черное сердце Най, матушка! – вскричал Джардир. – Ты в состоянии думать не только о себе? Шарак Ка наступает мне на пятки, а ты отравляешь мой двор бабьими дрязгами? Это я, а не Инэвера выдал женщинам копья, а если бы она не забрала от тебя Шанвах, девушка осталась бы затравленной и никчемной! Но сам Эверам даровал Инэвере видение. Она узрела мои переживания, обучила девушку и послала ее ко мне в час наибольшей нужды. Я бы не пережил последних месяцев без нее и ее отца, которые сражались бок о бок и прикрывали мой тыл. Я мог пасть, и Ала – со мной заодно.

– Но Ашия ударила меня! – крикнула Кадживах. – Убила шарума и похитила моего внука!

– Его мать Ашия, а не ты, – сказал Джардир. – Она не может похитить то, что уже ей принадлежит. У этой юной женщины больше чести, чем у величайших Копий Избавителя, а по твоей милости ей с ребенком пришлось бежать из Дара Эверама.

Аура Кадживах похолодела.

– Каджи исчез?

– Исчез, – подтвердил Джардир. – Только так можно было помешать Асому превратить его в пешку, как превратил он тебя. В орудие для свержения Дамаджах и замены ее глупой старухой, которая ничего не смыслит в правлении.

– Ты никогда не говорил со мной так, – промолвила Кадживах. – Это я произвела тебя на свет. Я подносила тебя к груди. Я растила, когда отец ушел одиноким путем. Чем же я заслужила твой гнев?

– Я сам во всем виноват, – признал Джардир. – Я так сосредоточился на внешнем враге, что не вникал в дела придворных женщин. Я позволил тебе возвыситься над ними и орать на всех, кто смел подать тебе не тот нектар или слишком туго заплести волосы. Воображать, что, раз уж ты во дворце, все должны тебе прислуживать, и никак иначе.

Кадживах съеживалась все больше, и он видел по ауре, сколь его слова мучительны для нее. Но