– Это медленный поезд, идет со всеми остановками, поэтому и набит битком, – сообщил Малколм. – Как всегда – вопрос спроса и предложения.

Густад читал названия пригородных станций на сине-бело-красных табличках, время от времени мелькавших за окном. Махалакшми. Нижний Парел. Элфинстон-Роуд. Дадар.

– Дадар, – сказал Густад. – Я привозил сюда Сохраба, когда он был в седьмом классе, – за учебниками, в Первез-Холл.

– А что это?

– Социальная служба, они помогают учащимся. – Он улыбнулся при воспоминании. – Сохраб так разволновался, увидев все эти книги. Ему хотелось посмотреть их все: учебники для восьмого класса, для девятого, для десятого, для сдачи экзаменов на получение аттестата – все. Старушка – тамошняя служащая – сказала ему: dikra[255], не спеши, учись год за годом, если будешь глотать сразу слишком много, у тебя случится несварение желудка. – Малколм засмеялся: так забавно Густад воспроизводил манеру речи старой дамы. – Я был такой же, когда впервые попал в папин книжный магазин. Мне хотелось немедленно рассмотреть все книги. Как будто они вот-вот исчезнут. – При этих случайно вырвавшихся словах лицо его затуманилось. – Они и исчезли. Вместе с судебным приставом.

Станция Матунга.

– А ты помнишь, как мы взяли микроавтобус моего дяди, ночью, чтобы спрятать в нем мебель?

– Да, как раз накануне того дня, когда приехал проклятый грузовик пристава.

– Тебе эта мебель до сих пор служит?

– Конечно. Она ведь превосходного качества. Ты же знаешь, ее мой дед своими руками сделал. Она все еще в отличном состоянии, – с гордостью сообщил Густад.

Поезд миновал станцию Махим-Крик, и вонь сточных вод смешалась с соленым морским воздухом. Они поморщились.

– Долго еще? – спросил Густад.

– Следующая станция Бандра.

* * *

С трудом волоча ноги, по платформе к ним приближалась старуха. Под тяжестью увесистой холщовой сумки цвета хаки, набитой свечами, одно плечо опустилось у нее ниже другого. Слизь застыла в уголках глаз, как непролившиеся слезы. Из обтрепанного зева сумки по-клоунски выглядывали заостренные свечи, словно кучка крохотных язычков, молчаливо взывающих от имени старухи. Ее сморщенное лицо и белые с серыми прядями волосы напомнили Густаду Птичницу из фильма «Мэри Поппинс» на ступенях собора Святого Павла. Бедняга, такая старая и изможденная… «Корм для птиц, два пенса пакетик! Корм для птиц, два пенса пакетик! Корм для птиц! Два пенса пакетик!» Это была специально устроенная премьера фильма. Вечер, проводившийся старшей школой Святого Ксавьера для сбора денег на новую гимназию. И та песня… Еще такое длинное слово. Только Сохраб смог его вспомнить, когда они вернулись домой.

– Суперка… суперфраджи… суперкалифраджи… – пробормотал он вслух.

– Что? – переспросил Малколм.

– Да так, ничего. – Какая память, какие мозги у парня. И так все профукать.

– Свечи для Марии Нагорной, – бубнила старуха, доставая пучок свечей из своей холщовой сумки.

Густад было остановился.

– Пошли, пошли, – поторопил его Малколм. – Этим людям нельзя доверять. Они добавляют примеси, и свечи плохо горят. Возле церкви купишь свечи лучшего качества.

Старуха слабо харкнула, сплюнула и крикнула им вслед:

– Если все будут покупать только возле церкви, кто же поможет мне, а? Что я есть буду? – Она бурчала что-то еще, но слова потонули в приступе кашля.

Выйдя со станции, Малколм договорился о цене с неофициальным таксистом. Как только они отъехали, водитель вытащил из-под своего сиденья пучок свечей среднего размера.

– Для Марии Нагорной, – с энтузиазмом предложил он.

– Нет, – ответил Малколм.

Водитель не сдавался:

– Вам нужны большего размера? У меня есть самые-самые разные там, в кармане откидного сиденья.

– Нет, парень, нам твои свечи не нужны, – отрезал Малколм, взглядом дав понять Густаду, что справится сам, но Густад был озабочен наполовину опущенным оконным стеклом, которое бешено дребезжало. Поскольку ручка отсутствовала, ни поднять, ни опустить его возможным не представлялось.

– У меня есть все, что нужно для Марии, там, в кармане, – не умолкал водитель, – полный набор. Кисти и ступни, голени, бедра. Цельные головы. Отдельные пальцы рук и ног. – Перечисление частей человеческого тела отвлекло Густада от дребезжащего окна. – Колени и носы, глаза и уши. Все, что вам…

– Сколько раз тебе нужно повторить, чтобы ты понял? – рявкнул Малколм.

Водитель надулся и мстительно рванул рычаг переключения скоростей, поскольку они приближались к горе. Машина поползла вверх. Постепенно между деревьями и домами стало просвечивать море, сверкавшее, как осколки зеркала. Вскоре показался скалистый берег, блестевший на солнце раскаленным черным камнем.

– Можно сходить туда после церкви, – сказал Малколм. – Там, на камнях, так приятно посидеть, когда дует бриз и начинается прилив. Такое умиротворение.

Как только такси остановилось у ворот церкви, машину осадили дети с пучками свечей в руках. Шофер стал их отгонять. Густад предложил заплатить за поездку пополам, но Малколм отказался:

– Сегодня ты – мой гость.

У самых ворот стояли две тележки, и, пока они размышляли, к какой из них подойти, таксист-он-же-отвергнутый-продавец-свечей презрительно взмахнул руками и, побуксовав на месте, резко развернулся, обдав своих недавних пассажиров густым облаком пыли.

– Ублюдок, – буркнул Малколм.

Четырехколесные тележки были завалены всем, что могло понадобиться направлявшемуся в церковь, и укрыты от солнца брезентовыми навесами, натянутыми на металлические каркасы. Хозяйкой одной тележки была дородная пожилая женщина в черном, неподвижно, словно статуя, сидевшая на деревянной табуретке. За другой присматривал хорошо одетый молодой человек. Ассортимент товаров был у них в сущности идентичен: четки, святые образа, пластмассовые Иисусы, серебряные нательные крестики на серебряных цепочках, настольные распятия, настенные распятия, Библии, изображения Марии Нагорной в рамках, бомбейские сувениры для паломников. Но все эти предметы занимали края тележечных экспозиций, а центральная часть была отдана восковой продукции.

Ровными рядами здесь были выложены пальцы, кисти рук, плечи, руки (с пальцами), коленные чашечки, ступни, бедра и изувеченные ноги. Кисти и ступни разделялись на правые и левые и по размерам – на детские и взрослые. Черепа, глаза, носы, уши и губы лежали отдельно от конечностей и пальцев. Целые женские и мужские восковые фигурки тоже имелись. Все было здесь в соответствии с каталогом, озвученным таксистом, – отделы и подотделы конечностей и торсов, организованные согласно человеческой анатомии.

Перед мысленным взором Густада промелькнула картина приемной Мадхиваллы-Костоправа: свисающие конечности, безжизненные и беззащитные, как эти, вылепленные из воска. Его левое бедро резко отозвалось забытой болью. Он провел ладонью по лбу и посмотрел на Малколма, словно прося его помочь сориентироваться в этом восковом мире – незавершенном мире мадам Тюссо, подумал он.

– Видишь ли, – объяснил ему Малколм, – страдающие люди приходят к Богородице Нагорной и жертвуют ей ту часть тела, которая у них болит. Считай это ремонтной мастерской. Матерь Мария – механик для всех страждущих. Она чинит все. – Такое земное