class="p1">Признание, которое Кирилл вытянул из Мурата, долго служило последним рычагом давления, но сейчас оно теряет всякий смысл. Все теряет смысл, ведь со старой жизнью покончено, а завтра начнется новая, и в ней не будет ни Мурата, ни воспоминаний о нем.

Кирилл отпускает то, что так давно его тяготило, и заходит на кухню с душой легкой, как пух. Он уже почти допивает лекарство, когда в проеме появляется мать. Обычно в такое время она уже принимает снотворное и ложится спать, но теперь почему-то стоит напротив Кирилла с трубкой домашнего телефона в руке. Она моргает несколько раз, словно сама не может понять, что она тут забыла, а потом… потом новая жизнь Кирилла с треском рушится.

– Кирочка, сейчас звонили из какой-то юридической конторы. Котовы хотят подать на нас в суд…

1

У Дениса плывут мозги. У Славы, что таращится в одну точку, видно, тоже. Ни тот, ни другой не знают, за что им зацепиться, что спросить и как отреагировать, потому что Толик загрузил их под завязку. Он не дал никому опомниться и после того, как Слава с его подачи узнал и о поцелуе в палатке, и том, где на самом деле был Мурат сегодня утром, если не на улице (у Славы от шока лицо побелело как простынь), Толик резко перешел к событиям двухлетней давности. К тому, с чего у Мурата и Кирилла все началось и почему до сих пор не кончается. Денис думает: что бы ни произошло в прошлом, то, что Толик сделал сейчас, – неправильно и грубо. Друзья не должны лезть в душу, раскрывать тайны третьим лицам (даже если третье лицо – это Слава) лишь затем, чтобы собрать всю мозаику истории.

– После той драки на крыше я его больше не видел. – Толик между тем подходит к концу. – И слава богу. Увидел бы – удавил. Мурат обещал мне, что с ним больше никаких встреч и разговоров не будет, дескать, они друг для друга навсегда умерли. Но Мурат склонен к саморазрушению, так что я не сильно удивился, когда уже летом, перед тем как нам с тобой, Слав, уехать, он признался мне, что снова согласился на встречу. На этой встрече Пегов шантажировал его обличающей диктофонной записью. Подлец записал их разговор еще в тот день на крыше и все ждал подходящего момента. Мурата так трясло от страха, а я… ничего не мог сделать. И помощи попросить не мог тоже, ведь Мурат потребовал держать рот на замке, связал мне руки… но сейчас они развязаны, и я, наконец, рассказываю это тебе, Слав. – Он делает неуверенную паузу, переводит взгляд со Славы на Дениса: – И тебе, Дэн, раз уж и ты влип.

Воцаряется вязкое как студень молчание. Когда Денис впервые услышал (от вездесущего Кира, будь он проклят), что Мурат жертва травли, он и предположить не мог, что все так запутанно и болезненно, что Кирилл ради сохранения своей репутации решится на такую жестокость, что Мурат, отчаявшись, задумается об убийстве…

«Он только с виду такой тихоня, – сказал Кирилл в тот жаркий день на пути из магазина. – Мурат по-настоящему ужасный человек. Поверь, таких лицемеров еще поискать надо».

По-настоящему ужасный. Отвратительно ужасный, раз допустил мысль, что может спасти себя. Денис думает, что, будь он сам на его месте, не нашел бы в себе смелости Лапыгина отравить. Правда, то, что сделал Мурат, – вопрос выживания, далеко не акт смелости.

«С Пеговым у меня когда-то был отдельный разговор. С некоторыми нюансами» – теперь, после слов Толика, ясно, что Мурат имел в виду. Тот самый «договор»: если Мурат кому-нибудь расскажет, диктофонная запись окажется в полиции. Да, видимо, именно так все и было. Долгих два года ситуация находилась в подвешенном состоянии, а потом Денису приспичило блевануть около мусорных контейнеров.

Слава отвлеченно царапает едва виднеющуюся щетину на подбородке.

– Значит, все это началось, когда Мурат увидел то, что не должен был?

Толик кивает. Слава продолжает:

– Все это время я, как наивный дурак, думал, что все эти сплетни – попытка очернить меня, что кто-то отлично потрудился, чтоб выжить меня из команды. Я видел, как Мурата избивали, и чувствовал вину за это. Парень не должен отдуваться за мои проблемы, потому-то я и решил помочь ему. С самого начала не было особых надежд, что мы станем хорошими друзьями. Я бы понял, почему ты, Толян, так долго молчал, если бы… если бы между нами тремя не было тесной дружбы. Я бы понял, почему Мурат так осторожничает. Но сейчас… нет, не сейчас… возьми прошлое лето. Твою мать, неужели даже тогда я не внушал вам доверия? Что еще вы от меня скрыли, помимо… прочего?

Слава прошивает Дениса требовательно-раздраженным взглядом, будто бы ждет от него объяснений этого «прочего», ждет, когда Денис съежится от стыда.

«Но мне нечего стыдиться! Мне не нужно твое одобрение! И Мурату, как видишь, было тоже не нужно».

– Отлично! Мы разобрались. – Денис поворачивает лицо к притихшему Толику. – Теперь-то я могу уйти?

Тот растерянно отвечает:

– Я удивлен… что ты уходишь так быстро. Разве не ты так упрямо хотел узнать о Мурате побольше?

– Интересное кино получается! – Денис усмехается. – Вы чуть ли не открыто говорили, что не имеете никакого желания посвящать меня в ваши секреты. Сколько раз вы меня подрезали, сказать? И тут в последний момент ты, Толя, вываливаешь на меня вообще все, но не потому, что я вдруг стал тем, кому можно доверять, и не потому, что ты такой добрый и щедрый. Тебя нехило подперло, ведь, оказывается, Мурат может что-то скрывать даже от тебя.

Должно быть, Толик по-настоящему растерялся, когда недавно Денис заикнулся о событиях на барже. О событиях достаточно важных, чтобы о них не умалчивать, но Мурат по каким-то причинам ничего лучшему другу не рассказал. Кто знает, куда пошел бы этот разговор, будь Толик, как и прежде, в неведении. Лицо его кажется равнодушным, но на щеке угрожающе шевелится желвак.

Слава выплевывает на грани психа:

– Попридержи язык, малой! Это твоя вина, что ты совал нос куда не следует. Тебе говорили открыто, потому что иначе ты не понимал! Признаюсь, это раздражало меня. Но не так сильно, как раздражает сейчас тот факт, что ты интересовался Муратом не ради приятельства. Оказывается, за нашими спинами у вас развивалась волнующая «лавстори» – кто бы мог подумать!

– Кто бы мог подумать! – Денис передразнивает его, потеряв всякий страх. Он встает с места, чтобы иметь преимущество хотя бы в