Распрощавшись с антикварами, Павел, отпустив такси, прошелся пешком по Волхонке, свернул на Знаменку. Здесь, за музеем, находился ресторан, который он когда-то давно, еще до аварии посещал. Но на месте ресторана теперь располагалось дешевое молодежное кафе. Павел открыл его стеклянную дверь, вошел, как всегда в таких заведениях, все столики забиты служащими, забежавшими перекусить, студентами и просто праздными бездельниками, каких немало в Москве. Свободный столик все же отыскался у самой витрины. Павел уселся за столик прямо в пальто, не раздеваясь. В кафе варили славный кофе — это чувствовалось по аромату. Но после аварии и травмы Павел кофе не пил. Подошла молоденькая официантка, он отослал ее жестом. Открыл портфель, достал ноутбук — в портфеле оставалось еще что-то. И это «что-то» были плоские футляры из черного сафьяна, которые Нина видела на столе в кабинете.

О Нине здесь, в кафе, Павел Судаков тоже вспомнил. Мельком… Потом включил ноутбук. В кафе было беспроводное подключение к Интернету, этим сюда и заманивали клиентов. Павел оглядел зал — в свои сорок он чувствовал себя здесь таким старым среди этих горластых желторотых юнцов. В зале гремела музыка.

Павел заглянул в компьютер, как некоторые заглядывают в колодец — просто так, бездумно от нечего делать. Мысли его сейчас были далеко. Он думал о своей семье. О том, что случилось и еще может случиться. Он был как натянутая струна — весь до кончиков ногтей воплощенное ожидание.

А в то самое время, когда Колосов, распрощавшись с Варварой Петровной, покидал кардиологическое отделение Института Склифосовского, Константин Абаканов коротал часы и минуты в холле, оборудованном под зимний сад, коммерческого медицинского центра акушерства, гинекологии и материнства, ожидая, когда его наконец, пригласят в кабинет, где вместе с врачами находилась его жена Евгения, Жека. Консультации в центре были назначены на 15.00, однако, отправляясь утром по делам, Константин категорически настоял, чтобы Жека ехала в этот ранний час вместе с ним. Не то чтобы он боялся оставлять ее на даче в Калмыкове, но… С некоторых пор его отношение к дому, в котором он вырос и который любил с детства, изменилось. Утром он отвез Жеку на квартиру ее родителей на Кутузовский проспект. А в два часа дня заехал за ней, как преданный муж, чтобы сопровождать к врачу.

Жека была в подавленном настроении. Она была недовольна чужой машиной — Константин оставил свой желтый «Мерседес» на даче, предпочтя на этот раз автомобиль охраны — серый внедорожник, куда, помимо него с женой, сели водитель и нанятый «личник». Рядом с этими чужими, неразговорчивыми мужчинами Жека чувствовала себя скованно и неуютно. Константин знал, что она ужасно комплексует из-за своей беременности. Бремя седьмого месяца заставляло Жеку страдать. Нет, нет, нет, конечно же, она хотела этого ребенка… У нее и мыслей даже не возникало… И он тоже хотел, даже мечтал о нем. Он помнил, как завидовал Марку Гольдеру и своей сестре Евдокии, когда они ждали Леву. Он, Константин, тогда еще был не женат. Ему казалось тогда, что сестра и ее муж, которого он терпеть не мог, в чем-то важном сильно преуспели перед ним. Обошли его. А когда у них родился сын, это чувство зависти, злости и горечи усилилось стократно.

Но все равно, завидуя им, он еще пару лет так и не решался жениться. До тех пор, пока не познакомился с Жекой. Она его вполне устроила, она была целиком из их круга, у нее были уважаемые родители. Она училась дизайну в Венеции, свободно владела английским и итальянским и вообще была очень стильна, общительна и мила. Но эта беременность — вполне запланированная, ожидаемая ими обоими — как-то все это в ней разом погасила. Словно какую-то искорку задули — остались только вечные жалобы на плохое самочувствие, капризы и фобии всех мастей. Жека боялась всего: что она может потерять ребенка, что он родится больной, недоразвитый, что роды будут тяжелые, что она вообще умрет на столе под капельницей. Теперь, после всего случившегося в семье, к этим страхам добавился новый страх — что ее убьют, что убьют его, ее мужа и она останется вдовой.

Страхи приходили к Жеке по ночам. Она будила его, и вместо того, чтобы спать, он до трех, а иногда и до пяти утра успокаивал ее, убаюкивал, убеждая, что все будет хорошо.

Был ли уверен он в этом сам? Сложный вопрос. Константин избегал задавать его себе, избегал отвечать на него. Это было, как в старой забытой детской игре «да и нет не говорить».

Сегодня утром, когда он приехал в отцовский офис, ему снова позвонила Марья Антоновна Скознякова. По ее словам, переговоры с Красноярским консорциумом нельзя было больше откладывать.

— Промедление проблематично, Костя, — сказала она. — Я понимаю, что тебе сейчас трудно, столько бед навалилось в одночасье, но если мы пустим все сейчас на самотек, то контракт от нас уйдет. Эти деятели из Красноярска не из тех, кто может ждать бесконечно. Они решат, что мы уклоняемся от переговоров, водим их за нос. Начнут искать причину. Им ведь не объяснишь, что все проволочки вынужденны, что все постоянно срывается, откладывается из-за этой вашей ужасной семейной катастрофы. Кстати, ты был у нотариуса? Как обстоят дела с вступлением в права наследования?

— Никто из нас пока не переступал порога нотариальной конторы, Марья Антоновна, — ответил Константин. — Мы сейчас в первую очередь заняты похоронами брата. Охрану вот дополнительно наняли.

— Ты себя побереги, мальчик. — Голос Марьи Антоновны звучал мягко и одновременно вопросительно-настойчиво. — Нам с тобой ведь еще большие дела предстоят.

— Я делаю все возможное, Марья Антоновна.

— Но все-таки… Костя, какая-то версия у милиции насчет всех этих ужасных событий есть?

— Да, теперь есть. Насколько я знаю, в убийствах подозревается какой-то психопат.

— Боже мой? Сумасшедший?

— Психопат, решивший свести счеты с нашей семьей за.., те ошибки и нарушения закона, в которых сейчас так огульно обвиняют нашего деда Ираклия, бывшего министра органов госбезопасности.

— И ты что же, веришь в такую версию?

— Мне ничего больше не остается, Марья Антоновна. У меня уже убили сестру и брата. А третьего дня пытались убить еще одну сестру.

— Бедные, бедные вы мои… Ну да, конечно.., от нынешней нашей полоумной жизни чего угодно можно ожидать. Но вообще как же это…. Как можно обвинять вас в том, в чем вы, молодежь, ни сном ни духом не виноваты? Мало ли что в свое время делал ваш дед! И что такого он, скажите, делал? — Марья Антоновна возвысила голос. — Это Сталин был виноват во всем. А дед ваш Ираклий Абаканов ведь всего лишь исполнял его приказы. Попробовал бы не исполнить!

— Психопату всего этого не объяснишь, Марья Антоновна. Он одержим местью.

— Как ты спокойно об этом говоришь, Костя!

— Я не знаю, что нам делать, Марья Антоновна.

— Ну ничего, ничего, все обойдется. Поймают его, вот увидишь. И все образуется. Но как бы ни было тебе, мальчик мой, тяжело сейчас, ты не должен забывать о главном.

— Я не забываю, Марья Антоновна. Я помню. — Если мне снова позвонят из Красноярска, я, как глава банка, могу начинать вести переговоры и от твоего имени?