– Ничего себе! Ты выглядишь так, будто собралась на прослушивание для «Сенной лихорадки»[50].

– Слушай, мне так неудобно. Обещала съездить с мамой на званый обед за город и совсем забыла. Она потому и звонила. Простишь меня, а?

– К кому?

– Да к одной деревенской кузине.

– Нет у тебя никаких деревенских кузин. Разве ты не из-за этого там не прижилась? – Здесь Саймон проявил совсем не свойственную ему глубину понимания. Как раз именно из-за этого.

– Есть, просто я о них не рассказываю. Они с мужем такие зануды, что непонятно, как их земля носит.

– То есть ты не хочешь, чтобы я ехал с вами.

Саймон терпеть не мог оставаться в стороне от чего бы то ни было. Если такое случалось, то только по его доброй воле. Он был совсем не прочь сказать, что слишком занят и потому, к сожалению, не сможет присоединиться. Более того, такие ситуации ему очень нравились. Но одна мысль, что люди могут не жаждать его общества – даже если они собирались за хлебом, – была ему невыносима.

Эдит улыбнулась, грустно так, будто ей бы очень хотелось, но…

– Было бы здорово. Но она умоляла меня, чтобы мы хоть немного времени побыли вдвоем. Наверное, хочет все обсудить. – Она слегка пожала плечами, но было видно, что возражений она не потерпит.

– Тогда хоть не говорите про меня гадостей.

Она улыбнулась ему, тепло и подбадривающее, зная при этом, что планирует его поражение, и спустилась в спальню взять в шкафу пальто. Она не хотела говорить ему, куда собралась, потому что тогда он устроил бы сцену, а она совершенно не была уверена в исходе предполагаемой операции. Вот уж чего ей совсем не хотелось, так это чтобы он обиделся и сбежал обратно к жене, а она вернулась бы вечером в пустую квартиру.

Истина заключалась в том, что сегодня утром, склонившись над унитазом, она решила, что дальше откладывать нельзя. Сегодня же она поедет в Бротон и бросит вызов льву – или, вернее, львенку, сыну старой львицы – в его же логове. Летя по А22, она никак не могла понять, почему не сделала этого сразу. Ведь это же ее муж, и она едет в их общий дом. Этого никто не сможет оспорить.

Ее ждал неприятный сюрприз – она и забыла, что летом по субботам дом открыт для посетителей. Это как-то выпало из ее расчетов, и она оказалась в несколько нелепом положении: ей предстояло выбирать – поставить машину во дворе и войти через частный вход, которым пользуется семья, или идти вместе со всеми через парадный вход, в толпе туристов и домохозяек из Брайтона. Она приняла смелое решение и выбрала второй вариант. Эдит подумала, что у них будет слишком много возможностей преградить ей путь, если она позвонит с жилой стороны дома, и поставила на то, что Чарльз сейчас у себя в кабинете, рядом с библиотекой. Тогда ей потребуется всего несколько секунд, чтобы проскользнуть за ограждения и открыть дверь, и она верно рассудила, что никто из экскурсоводов не станет ее останавливать. Более того, она остановилась и поздоровалась с приятной женщиной в скромном костюме.

– Добрый день, миссис Керли, как поживаете? Я здесь прошмыгну? Вы не возражаете?

Эдит прекрасно усвоила эту уловку людей из круга своего мужа – делать вид, что просишь об одолжении, когда человек в любом случае просто не может вам отказать. «Ах, дорогая миссис Такая-то, вы могли бы дождаться нашего возвращения? Это вас не слишком затруднит?» И конечно, несчастная женщина, получившая такие инструкции (как и ее работодатель), прекрасно знает, что на деле это означает: «Я запрещаю вам ложиться спать до нашего приезда», – но, отдавая приказы таким образом, всегда можно порадоваться собственной мягкости и обходительности. Аристократам нравится с гордостью осознавать, что они «очень хорошо обращаются с прислугой». Обычно это означает – отдавать невыполнимые приказания с самым дружелюбным выражением лица.

Миссис Керли явно стало очень неуютно от этой просьбы, но, как Эдит и предполагала, поделать она ничего не могла.

– Конечно, миледи, – сказала она и, как только Эдит отошла на два шага, позвонила по внутреннему телефону.

* * *

Как и предполагала Эдит, Чарльз Бротон действительно был в своем кабинете, или маленькой библиотеке, как леди Акфильд предпочитала называть эту комнату. Он рассеянно отвечал на письма, скорее чтобы притвориться, что занят, чем по необходимости. Гостей на выходные приглашала его мать, и, как всегда, они были не из тех людей, которые были бы сейчас близки его раненой душе. Диана Бохан казалась ему холодной и слишком намеренно величественной, чтобы с ней было приятно общаться, а ее муж – практически сумасшедшим. Клариссы не было. По крайней мере, ему удалось убедить мать, что она поставила не на ту лошадь, но… если не Кларисса, то кто?

Он знал, что Эдит появлялась у Томми Уэйнрайта. Вообще-то, Томми сам ему об этом сказал на следующий день, возможно, потому, что не хотел, чтобы новость дошла через третьи руки. Сначала Чарльз пришел в ярость, не на Томми, а на мать. В тот вечер она неожиданно отправила его навещать в больнице какую-то ее старую подругу, представив дело так, будто это было жизненно необходимо. Но потом, когда он немного успокоился, он в тысячный раз спросил себя, а чего бы он мог достичь этой встречей. Что бы там друзья ни говорили ему о необъяснимости ее поступков, он прекрасно понимал, почему Эдит от него ушла. Он был неинтересен. Он знал, что это правда, потому что, к несчастью для него, был умен ровно настолько, чтобы это понимать. Он знал, что ей стало с ним скучно, как только радость от того, что она поднялась на несколько ступенек вверх, поутихла. В половине случаев, если честно, он вообще не понимал, о чем его жена говорит. Когда она подвергала сомнению политику оппозиции или пыталась взвесить за и против вмешательства на Ближнем Востоке… Чарльз знал, что существуют разные взгляды на эти вещи, но не понимал, почему он должен иметь какое-то мнение по этому поводу. Он голосует за консерваторов и отмечает в разговорах, что Новые Лейбористы – это просто кошмар какой-то, – разве этого не достаточно? Это было все, чего от него ожидало большинство знакомых по «Уайтс», и даже больше. Но для Эдит этого явно было недостаточно. Сейчас даже он начал подозревать, что есть вероятность, что она хочет к нему вернуться – или, по крайней мере, хочет с ним об этом поговорить, – но разве что-то изменилось? Не лучше ли для них обоих будет смириться с тем, что ничего не вышло? Вот, в двух словах, как он смотрел теперь на свою семейную жизнь. Он потерпел поражение, да, и теперь настало время честно себе в этом признаться и жить дальше. И конечно же, именно этого и добивалась леди Акфильд. В наше время принято считать, что любое вмешательство в жизнь собственных детей непременно повлечет за собой разочарование, но это не так. Умные родители, которые не торопят события, вполне могут достичь своих целей. А леди Акфильд была умнее многих.

Он поднял голову – дверь открылась, и степенная фигура виконтессы Бохан плавно вошла в комнату.

– Чарльз, – произнесла она исполненным отчаяния голосом. – Слава богу, ты здесь.