Потомки Первого из Редглассов, в дань памяти и в благодарность за дары, что достались им по наследству, изменили старый герб с двумя зеркалами, стоящими друг напротив друга, – этот символ избрал Первый, когда заполучил силы и обзавелся семьей. Отпрыски отыскали более подходящий – голубой фон со встающим солнцем и пик горы, на которую Редгласс сумел взобраться. А слова «К вершинам!», с коими на устах Первый продолжал идти вперед, с тех пор стали девизом рода».

– Сегодняшний день запомнится тебе на всю оставшуюся жизнь! – Ивтад явился в лачугу, где под надзором отдыхал Кайрус. Бастард выглядел выспавшимся и был в прекрасном расположении духа. Наряженный в бесподобные одежды родовых цветов, с гербом, пусть и перечеркнутым, он смотрелся почти лордом. Его лицо, с отчетливо прослеживающимися крысиными чертами, прекрасно дополняло животных, вышитых на его груди и плаще.

– Ты выглядишь счастливым, – заметил Кайрус. – Сегодня случится твоя кровавая месса?

– Не будь таким мрачным, палач. В твоей жизни крови было не меньше, а то и в разы больше, чем прольется сейчас. Но ты убивал по указке самодовольной знати, во благо тех, кто не способен дать миру ничего хорошего, во имя тех, кто способен лишь разрушать и танцевать безумные танцы на телах нуждающихся! Я же приношу жертвы во имя светлого будущего, и когда оно настанет, ты поймешь, что я был прав. Ты скажешь всем: «Я был знаком с тем, кто вернул свет и покой в наш мир, я стоял рядом с ним в тот знаменательный день, я разделял с ним его последнюю трапезу. Я видел, как свершалось чудо, я был там в тот день». И люди будут завидовать тебе, ты перестанешь слыть душегубом. Правители найдут для тебя иную роль, достойную и праведную, и твой топор будет ложиться на плечи лишь тех неверных, которые не склонились пред возвращенными хозяевами…

– Шеи, – поправил Ивтада палач. На него выступление, во время которого бастард чрезмерно старался, чтобы выплеснуть все, что было у него на душе, и жестикулировал, не произвело впечатления. Порой Ивтад выглядел как обычный человек и вел себя нормально, но как только речь заходила о деле жизни, призвании Первых и ритуалах, он менялся. Громкие речи, в которых Голдрэт пытался уподобиться то ли возвышенным лордам и леди, то ли священнослужителям, то ли поэтам, неизменно содержали восхваление душевнобольных фанатиков, выставляя их достойными даров и могущества людьми. Через пять повторений одного и того же это начинало утомлять.

– Что шеи?

– Топор должен ложиться на шею, а не на плечи. Им я рублю головы, – пояснил карающая длань Его Величества и Его Высочества.

Кровавые расправы над знатью вызывали в нем некоторую толику сочувствия, но более его интересовало другое – собственная память. Если Кайрус сумеет покинуть это место и вернуться домой, он должен будет рассказать о том, что происходило, о том, что он видел, и постараться запомнить слова Ивтада. Но сможет ли палач передать эти речи? Сомнения терзали его.

– Пусть шеи. Я не понимаю, почему ты смеешься надо мной. Тебя веселит предстоящий обряд или… Ты наконец-то в хорошем расположении духа и перестал сердиться за сына? Это прекрасная новость! Я надеялся, что ты поймешь… Ты всегда казался мне разумным человеком, я верил, что рано или поздно ты примкнешь к нам и станешь моим верным другом. И я рад, что это случилось до того, как я отдал свою жизнь возвращению Первых.

– Я не твой друг, никогда им не был и никогда не буду. – Кайрус уже пожалел о том, что открыл рот. Предстоящий ритуал влиял на Ивтада, и тот сделался еще менее вменяемым человеком. – Когда все случится?

Чем скорее закончится ритуал, тем скорее Кайрус отправится домой. Если, разумеется, бастард Голдрэта не лгал и палача в самом деле отпустят. Люди, которые собрались в лагере, не любили его, лишь дети и молодые юноши и девушки, которые, вопреки всем правилам и традициям, здесь проживали вместе и занимались развратом, без заключенного перед Богами союза, а порой, не скрываясь от глаз, говорили с карающей дланью короля. Они рассказывали о своих проблемах и о том, как якобы палач испортил их судьбы, получая в ответ исчерпывающие объяснения. Остальные же предпочитали пакостить, бросаться проклятиями и грязными словами у него за спиной. В Санфелле даже в дни самых изощренных казней и многочисленных телесных наказаний была менее напряженная обстановка.

– Тебе уже не терпится? – Ивтад улыбался, а Кайрус, чтобы не спровоцировать душевнобольного на новую порцию разглагольствований, только коротко кивнул. – Приготовления закончатся около полудня, и мы начнем ритуал. Он требует долгих часов, и мы должны успеть сделать все до заката, так как именно на закате должны, как сказано в летописях, разверзнуться небеса – и Первые вновь ступят на свою землю, где…

– Значит, рассвет я встречу на том холме привязанным к столбу, как к позорному?

– Да. Я понимаю, тебе это не нравится, но единственное, чем я могу помочь тебе, – дать больше теплых одежд. Ветер в последние дни промозглый. Пока я не призову братьев, они будут стоять рядом и наблюдать, чтобы ты ни в чем не нуждался.

– И чтобы я не смог сбежать раньше.

– Да, и за этим они тоже будут смотреть. Как только мои братья покинут тебя, чтобы исполнить долг и предстать перед Первыми, никто не станет препятствовать тебе. Ты сможешь начать свое освобождение. Да, думаю, это займет у тебя достаточно времени… Я говорил, что проверял на себе? Даже если ты не будешь торопиться, то справишься быстрее чем за полчаса. Если применишь силу и смекалку, и того быстрее. Ты узришь, что я говорю истину, как бы скор ты ни был. Я верю в это. А пока я бы хотел разделить с тобой мою последнюю трапезу…

Палач понимал, что из-за умалишенных культистов ему и впрямь придется провести время на возвышении и, что еще меньше его радовало, связанным. У него не будет возможности спрятаться от ветра и дождя – последние четверо суток погода была отвратительной, и утро знаменательного для культистов дня лишь подтверждало, что ничего путного ожидать не стоит. Еда и горячее вино – лучший способ согреться и дать себе шанс без последствий пережить замысел бастарда Голдрэта, и потому Кайрус не имел ничего против них.

После еды Ивтад отправился куда-то в лагерь, а Кайрусу принесли теплые вещи. Одежды мужчине досталось немало, но в ней не было смысла во время дождя. Отказываться от щедрых даров палач не стал и нацепил что мог, до того предела, чтобы это не мешало ему двигаться и не стало бы препятствием для освобождения. После полудня за карающей дланью явились культисты. Больной враг Его Величества принес свой теплый плащ и отдал палачу свои сапоги, утепленные мехом, – некогда это было подарками лорда Голдрэта сыну.

Ивтад заявил, что там, куда он собирается отправляться, в этих вещах нет никакой надобности. Палачу они принесут больше радости и пользы, а ведь в этом и есть суть вещей. Карающая длань принял подачку с равнодушием, хотя обувь пришлась ему как раз впору и ногам стало теплее.

Провожать Кайруса к его наблюдательному посту собралась целая толпа, жаль, что большая часть присутствующих предпочитала плевать вслед и цедить проклятия. Две женщины вооружились камнями, но стоило лишь одному из булыжников упасть недалеко от пленника, как Ивтад прервал величественное шествие к холму и указал людям на недовольную. Палач услышал крики, но не сумел обернуться и посмотреть, что произошло, ему оставалось лишь догадываться. Тем временем поход продолжился.