Убийства и грабежи продолжались четверо суток. Деревья вырубались, дома разрушались, мечети поджигались. В одном отчете говорится о массовом избиении городских евреев, которые пытались укрыться в синагоге. «Он оставил город опустошенным, не осталось никаких обитателей, все люди были перебиты. Призывы муэдзинов и молитвы больше не были слышны. Не осталось ничего, кроме пустыни, закопченной пожарами, там жили только совы да стервятники»[87].

И над опустошенным городом высились уже привычные ужасающие памятники побед Тимура. Пирамиды отрубленных голов имели до 15 футов в высоту и до 30 футов в окружности. Стервятники, обожравшиеся мертвечиной, лениво кружили в небе, спускаясь, чтобы выклевать глаза… Двадцать тысяч голов в немом ужасе и отчаянии смотрели остекленевшим взглядом в небо.

* * *

Теперь дорога на Дамаск была открыта. Главный город Леванта, один из крупнейших на Средиземном море, один из самых старых в мире, лежал всего лишь в 200 милях к югу. После заранее предрешенного падения Алеппо стало совершенно понятно, что завоеватель не упустит такую заманчивую добычу. Поэтому марш на юг продолжился, несмотря на возражения амиров. Эти командиры предлагали отвести армию на зимние пастбища вокруг горы Ливан, где усталые солдаты смогли бы отдохнуть, но Тимур отказался выслушать их. Египетский султанат был разделен и потерял свое значение. Теперь следовало не дать ему времени приготовиться к обороне. Татары продолжали наступать, и города, селения и крепости, находившиеся между ними и Дамаском, падали, словно карточные домики. Сначала была захвачена Хама, затем Хомс, за ними Баальбек, Сидон и Бейрут.

Но главной целью Тимура оставался сам Дамаск, город, который нажил богатство, поскольку находился на перекрестке торговых путей между Азией и Европой. К западу от него простирались горные цепи Ливана, которые поднимались на высоту 10000 футов, а потом круто обрывались к Средиземному морю. На востоке тянулись прокаленные солнцем пустыни Бадият-аш-Шам. Сам Дамаск рос благодаря пошлинам, которые взимались с караванов, прибывавших ежедневно, но богатство приносили изделия прославленных мастеров и художников. На базарах работали кузнецы, стекольщики, ткачи, портные, резчики камня, плотники, изготовители луков, сокольничие и различные ремесленники. Дамаск был очень культурным и многонациональным городом, в котором жили математики и торговцы, астрономы и артисты. С 661 по 750 год он являлся столицей халифов, то есть арабской исламской империи.

Одно строение больше остальных напоминало о тех славных днях. Ибн Баттута писал: «Дамаск превзошел все остальные города по красоте, и ни одно описание не будет достаточно полным, чтобы передать его очарование. Кафедральная мечеть, известная также как мечеть Омейядов — это самая великолепная мечеть в мире, прекрасная по пропорциям и благородная в красоте, изяществе и совершенстве. Она не имеет себе равных». Три минарета тянутся к небосводу, вздымаясь над царственным куполом, который в свою очередь возвышается над большой аркадой и галереей, а также центральным двором, где может поместиться множество людей. Фасады выложены сверкающими мозаиками, изображающими райские сады, шикарные дворцы с колоннадами, могучие замки, реки и живописные пейзажи. «Даже сейчас, когда солнце едва виднеется над внешней стеной, можно представить роскошь зеленого и золотого в то время, когда двор залит солнцем и видны эти волшебные картины, рожденные воображением арабов, старавшихся компенсировать унылое однообразие своих пустынь», — писал Роберт Байрон в «Дороге на Оксиану».

Ибн Тагри Бирди утверждал, что Дамаск — это наиболее прекрасный и процветающий город мира. Но сейчас, когда сквозь его ворота в отчаянии рвались толпы беженцев из Алеппо, рассказывавших ужасные истории о бойне, город со страхом ждал появления Тимура и самого ужасного нападения за всю свою историю. Разногласия, которые начались сразу после смерти Баркука, умело подогревались шпионами Тимура, и Дамаск чувствовал себя беззащитным. Так 314 как не было единого верховного командования, сирийцы и египтяне затеяли споры, началось «замешательство, разделение, конфликты и ссоры», с сожалением отмечает Арабшах, которому в то время было восемь или девять лет. Слишком много энергии амиры тратили на доказательства собственного превосходства, началась повсеместная грызня, а непосредственная угроза нападения Тимура, как писал Ибн Тагри Бирди, «словно бы и не существовала».

К январю 1401 года татарское войско расположил ось лагерем неподалеку от города. Египетский султанат предпринял отчаянную и любопытную попытку покушения на жизнь завоевателя, отправив в его лагерь наемного убийцу, замаскировавшегося дервишем. Однако несостоявшийся убийца вызвал подозрения, его обыскали, нашли кинжал и тут же убили. Два человека, сопровождавшие его, вернулись к Фараджу с отрезанными носами и ушами.

К Фараджу был отправлен второй посол, который потребовал немедленно вернуть Атыльмыша и посоветовал молодому правителю Египта начать чеканить монеты с именем Тимура.

Фарадж обещал повиноваться, но начал тянуть время. Серия инцидентов убедила жителей Дамаска, что ход событий постепенно поворачивается в их сторону. Прежде всего Тимур отвел войска от стен города, чтобы сохранить пастбища для лошадей. Осажденные не без оснований сделали вывод, что татары отступают; Затем пришло известие, что внук Тимура Султан-Хусейн, который вел авангард правого крыла на Алеппо, переметнулся на сторону сирийцев. Наконец, они смотрели на равнину, где еще несколько дней назад стояла лагерем армия Тимура, и видели там войска Фараджа, только что прибывшие из Каира. Жители Дамаска пришли в крайнее возбуждение, они открыли ворота города и отправили отряды, чтобы атаковать арьергарды Тимура.