аспектом его реальности моделирующих отношений, немыслимо разнообразных и однако же несущих в себе узнаваемое родство с богатой и систематической организацией языка».

Это подобно тому, что, следуя Фаусту, я назвала «одержимостью знанием», которая в какой-то мере является либидонозным явлением, взыскует искупительную ценность у языка. И то и другое вполне приемлемо для фаустовской легенды.

Частично опираясь на психоаналитическую теорию Фрейда, феминистская мысль (особенно во Франции) еще более явно отождествляет язык с властью и знанием (политическим, психологическим, эстетическим), которые специфическим образом отождествляются с желанием. Замысел французских феминисток состоит в том, чтобы направить внимание к языку и бессознательному не как к изолированным сущностям, но к языку как к единственному проходу в бессознательное, к тому, что было репрессировано и что, будучи высвобождено, разрушает наличный символический порядок, названный Лаканом «законом отца».

Но если наличный символический порядок определяется «законом отца», и если стало понятно, что он не только репрессивен, но и фальшив, извращен алогичностью своего обоснования, то новый символический порядок должен быть «женским языком» и соответствовать женскому желанию.

Эрогенные зоны женщины находятся всюду. Она испытывает наслаждение почти везде. Даже не касаясь истеризации всего ее тела, можно сказать, что география ее наслаждения гораздо разнообразнее, множественнее в своих различиях, полнее, тоньше, нежели это представляется… «Она» беспредельно другая в себе. Безусловно, в этом – причина того, что ее называют темпераментной, непознаваемой, сложной, капризной, – не говоря уж о ее языке, в котором «она» движется во всех направлениях. (Люс Иригарей, «Новый французский феминизм»).

«Женское текстовое тело, и это признано фактом, всегда бесконечно, никогда не кончается, – говорит Элен Сиксу. – В нем нет замкнутости, оно безостановочно».

Узкое определение желания, его отождествление с сексуальностью и буквальность генитальной модели женского языка, на которой настаивают некоторые авторы, выглядят довольно проблематично. Желание, возбуждаемое языком, более интересным образом расположено в самом языке, как желание сказать, создать вещь речением, но и как подобное ревности сомнение, проистекающее из невозможности утолить это желание.

‹…› В бреши между тем, что хочется сказать (или тем, что осознается таковым), и тем, что возможно сказать (что выразимо), слова обещают сотрудничество и оставленность. Мы восторгаемся нашим чувственным вовлечением в материю языка, мы томимы желанием соединить слова с миром, заполнить брешь между нами и вещами – и страдаем от своих сомнений и неспособности совершить это.

Однако неспособность языка слиться с миром позволяет нам отделить наши идеи и нас самих от мира, а вещи в нем – друг от друга. Неразличимое – всего лишь аморфная масса, различимое – множественность. Невообразимо полный текст, содержащий все, будет на самом деле закрытым текстом, и потому он будет невыносим.

Главная деятельность поэтического языка – формальная. Будучи формальной, делая форму различной, она открывает, создает вариативность и множественность, возможность артикулировать и прояснять. Не сумев слиться с миром, мы открываем структуру, различие, общность и раздельность вещей.

1984 Аркадий Драгомощенко

Из «Композиции клетки»[282]

1.1 Долг писателя – в предложении.

1.6 Предложением излучаемы скалы зрачку.

2.13 Предпосылки покоятся между камнями.

2.14 Человек, о котором я говорю, пребывает в межчасье.

3.1 Исследование требует большего количества слов.

3.4 Слова предвидят чрезмерность места и времени.

3.5 Реальность в своей циркуляции позволяет являться предметам такими, каковы они там, где они есть.

4.2 Именно!

5.8 Небо проливает формы в разрывы.

5.10 Те, что между верой и зрением.

5.11 Индивидуум взыскует индивидуализма, что вызывает неверие.

6.12 И милосердный солнечный свет.

7.1 Природа – гипотенуза.

7.12 Дверь замещает.

8.3 Это писательское скрупулезное (тысячи раз) внимание к деталям, иначе поэтике не бывать.

9.13 …расширение (подобно различию, скорости, длительности).

10.14 Связаны ли детали с вещами? являются ли катартичными вещи?

10.15 Абсолютно никакого катарсиса.

11.2 Что представляет проблему пределов.

11.10 Женщина платит тем, что ей в очереди позволяют стать впереди.

12.2 Пространство собирается в отдаленном и бóльшем резервуаре.

13.4 Если не сказать, что психе сама по себе – это ошибка.

13.5 Я ставлю вопрос, и тут же возникает психе.

14.2 Затем мы слышим разрастание общества.

14.11 В этом контексте секс представляет человеческое смешное устройство.

15.3 Каждое место, где воображению удается себя отыскать – замещает его словом «язык».

16.3 В потоке между структурами шок различения ощущает наш ум.

17.1 Когда я произношу «равенство», я не имею в виду безразличие, но только дистанцию.

18.2 Легкие не являются артикулирующим поэтическим органом.

19.10 Я думаю. И это причина того, что я выучилась говорить.

20.7 Это был вопрос только масштаба.

20.8 Когда части преступают пределы масштаба – это эротика.

21.4 Капля воды, отброшенная раскаленной плитой.

22.4. Любовь.

23.4 Люди во всем видят лица.

24.4 Мой портрет – это кастрюля, и по нему я хлопаю ложкой.

24.7 Звон психе на глине истории.

25.1 Явление слова привлекает внимание мира.

26.7 Желание развоплощения без остатка.

27.3 Плита, познание, эллипсис – не слишком милые слова, однако у воображения нет возможности себя не наблюдать.

28.9 Я об этом думала множество раз – близорукость обостряет психосоматику.

28.12 Судьба выпукла, словно глаз.

29.12 И ветер, он округл в той же мере.

30.1 Я закрыла сознание, чтобы спать объективно и скромно.

30.16 Личность намеренно сохраняет все, что можно увидеть.

31.4 Но эта осанка побуждает ощущать приподнятость.

32.8 Два человека не могут одновременно быть голыми – они должны меняться видимостью друг с другом.

33.10 Убежище и отсрочка – не то, что должно было стать их чрезмерной реальностью.

34.1 Психе циркулирует.

34.6 Таким образом, я по-прежнему заявляю, что не собираюсь быть конечным результатом чего бы то ни было.

35.5 Эти слова необычайно желанны, насыщенны, словно ощущением чего-то нескончаемо-вечного, ежедневной рутины.

36.10 Расположены между публичным и солнцем.

37.1 Ты стража? вне себя? вокруг тела и кокона в котором оно?

38.2 Тогда сексуальность – это весьма оптимистичный, очень оптимистический интерес.

38.14 В конце концов, это базируется на признании.

39.4 Это завязано в узел в гавани между сознанием и фактом.

40.2 Все объект зрения.

41.9 Одни дети собирают пуговицы, другие из журнала вырезают картинки животных.

42.8 Дисконтинуальность дарит возможность неоднократно вернуться к началу.

43.6 Память вожделеет еще большей реальности.

43.8 Для клетки и зрения.

44.1 В жизни определенного человека части опыта замещают друг друга.

45.1 Клетка не кичится стабильными достижениями.

46.1 При трансляции обучения иногда происходит вибрация.

47.5 Люди обучаются в подражании (или порой в контр-подражании, как те, кто страдают от морской болезни).

48.10 Почему не пустить по ветру все имя-возможные причины моего материала?

49.5. В любой ситуации писатель находит свою траву.

50.4 Разве зеленое – это желтое плюс что-то еще?

51.1 Существует тяжкая, медленно-желтая замена глубокой ночи.

52.10 Звук сам по себе есть универсальный словарь неумолчного гула, который производят растения.

52.13 Изнутри появляется совершенный язык.

53.1 То тревога, постоянно требующая доверительности.

53.7 Время, из которого никогда мне не выскользнуть, – кожа.

54.7 Вопрос «кто?» исчезает.

55.6. Но я предназначена интроспективно для этого.

56.5 Наклон макушки лишь попытка указать на себя.

57.3 Единица познания сформирована в срок и внутри нравственной философии.

58.7 Избежать упоминаний хихиканья, движения воды, потрясений в высшей степени неприятных, когда каждое восприятие прервано и восторг от простой точности будет ошибкой.

59.4