– А не могут они быть где-нибудь еще?

Бен помотал головой.

– Нет, весь архив Кэти Эллис передан в библиотеку Нью-колледжа. Здесь все, что она оставила.

Лорел готова была расшвырять коробки по комнате, к испугу бедного Бена. Подобраться к разгадке так близко и упереться в стену – попробуй тут не взбесись. Бен сочувственно улыбнулся, и Лорел уже собиралась вернуться к столу, когда ее осенило.

– Дневники, – быстро сказала она.

– Что?

– Дневники. Кэти Эллис вела дневники – она упоминает их в мемуарах. Вы не знаете, они входят в ее собрание?

– Знаю. Входят. Я их вам принес.

Бен указал на стопку книг на полу рядом со столом. Лорел, сдержавшись, чтобы его не расцеловать, вернулась на место и взяла первый из переплетенных в кожу томов. Он был датирован тысяча девятьсот двадцать девятым годом. Лорел помнила, что в том самом году Кэти Эллис сопровождала Вивьен Лонгмейер в долгом морском путешествии из Австралии в Англию. На первой странице золочеными уголками, теперь потускневшими и облезлыми, была закреплена черно-белая фотография девушки в длинной юбке и строгой блузке. Волосы – на снимке, конечно, не определишь, но Лорел прочему-то предположила, что они рыжие, – были расчесаны на косой пробор и завиты в кудряшки. По одежде – типичный синий чулок, однако в глазах горела отвага. Девушка смело выставила подбородок и не столько улыбалась в объектив, сколько выглядела довольной собой. Лорел решила, что мисс Кэти Эллис ей нравится, и еще больше укрепилась в этом впечатлении, когда прочла подпись под снимком: «Маленькое и нахальное тщеславие, но автор помещает здесь фотографическую карточку, сделанную в брисбенском салоне Хантера и Гулда, в качестве документального образа молодой женщины на пороге ее великих приключений в лето от Рождества Христова тысяча девятьсот двадцать девятое».

Лорел открыла первую страницу, исписанную аккуратным красивым почерком и датированную пятнадцатым мая тысяча девятьсот двадцать девятого года. Наверху стояло: «Неделя первая. Новое начало». Она улыбнулась легкой высокопарности стиля, и тут же в глаза ей бросилось имя – «Вивьен». Между сухими описаниями жизни на корабле: каюты, других пассажиров и (особенно подробно) меню – Лорел прочла следующее:

Моя спутница в путешествии – восьмилетняя девочка Вивьен Лонгмейер. Это крайне необычный ребенок, который постоянно ставит меня в тупик. Она миловидна: темные волосы, расчесанные на прямой пробор и ежедневно заплетаемые (мною) в две косы, очень большие карие глаза, пухлые вишневые губы, которые постоянно плотно сжаты – что это означает, строптивость или силу характера, мне еще предстоит узнать. Девочка горда и своевольна – это видно по тому, как она прямо смотрит мне в глаза. И, разумеется, тетя меня предупредила, что ее племянница дерзит и пускает в ход кулаки; пока, впрочем, я не видела обещанной драчливости, и слов, острых или каких-либо еще, почти не слышала. Она определенно непослушна и дурно воспитана, однако, по какому-то странному капризу человеческой природы, удивительным образом располагает к себе. Я чувствую, как сердце мое тянется к Вивьен, хотя она ничего не делает, просто сидит и смотрит на море, и дело не во внешней красоте, хотя ее смуглое личико, безусловно, очень привлекательно, а в каких-то скрытых свойствах натуры, которые проявляются невольно и совершенно завораживают.

Должна добавить, что она держится неестественно тихо. Другой ребенок бегал бы по палубе, она же забивается в уголок и сидит почти неподвижно. Это очень странно, и я оказалась решительно к такому не готова.

Очевидно, интерес Кэти Эллис к девочке не ослаб, потому что между дальнейших путевых заметок и планов будущих уроков то и дело появлялись сходные наблюдения. Кэти Эллис изучала Вивьен издалека, общаясь с нею только по мелким бытовым надобностям, пока в записи от пятого июля тысяча девятьсот двадцать девятого года не обозначился новый поворот в их отношениях.

Сегодня утром жарко, ветер северный, слабый. После завтрака мы сидели на палубе, и между нами произошел удивительный разговор. Я сказала Вивьен сходить в каюту за учебником, поскольку обещала ее тете, что девочка будет заниматься (думаю, та опасается, что английский дядюшка найдет Вивьен недостаточно образованной и сразу отошлет обратно). Наши уроки – нелепая пародия и всегда проходят одинаково: я силюсь понятнее растолковать материал, а Вивьен, скучая, наблюдает за моими мучениями.

Впрочем, я обещала и не намерена отступаться. Сегодня утром (и уже не в первый раз) Вивьен не сделала, что я сказала, и даже не соизволила поднять голову, так что я вынуждена была повторить во второй и в третий раз, все более строгим голосом. Вивьен по-прежнему не обращала на меня внимания. Тогда я чуть ли не в слезах попросила объяснить, почему она часто ведет себя так, будто меня не слышит.

Возможно, то, что я утратила власть над собой, тронуло девочку, потому что она вздохнула и объяснила причину. Глядя мне в глаза, Вивьен сказала, что я – всего лишь часть сна, плод ее воображения, и она не считает нужным меня слушать, когда моя «болтовня» (ее слово) ей неинтересна.

Из уст другого ребенка это звучало бы издевательством и заслуживало подзатыльника, но Вивьен – не обычный ребенок. Например, она никогда не врет. Даже тетя, охотно перечислившая мне все недостатки девочки, признала, что я не услышу от нее и слова лжи («правдива до грубости»), так что я была заинтригована. Стараясь говорить спокойным и безразличным голосом, будто спрашиваю, который час, я попросила объяснить, что значит «часть сна». Девочка заморгала большими карими глазами и ответила: «Я заснула у ручья и до сих пор не проснулась». Все, что произошло потом, объяснила она, – известие о гибели родных в автомобильной аварии и то, как ее, будто ненужную вещь, отправили в Англию на пароходе с одной только незнакомой учительницей – просто долгий дурной сон.

Я спросила, почему она не просыпается и как человек может спать несколько месяцев, и Вивьен ответила, что все это – магия буша. Что она уснула под папоротниками на берегу заколдованного ручья («того, где огоньки и туннель, ведущий через машинное отделение на другую сторону Земли»), потому-то и не просыпается так долго. Я спросила, как она узнает, что проснулась. Девочка посмотрела на меня, словно на дурочку, и ответила: «Когда открою глаза и увижу, что я дома». Ее маленькое серьезное личико выражало полнейшую уверенность в своих словах.

Лорел по диагонали проглядела несколько страниц дневника и нашла запись, сделанную двумя днями позже.

Я продолжаю – очень осторожно – расспрашивать Вивьен про ее «сон». Мне хочется понять, как ребенок сумел интерпретировать мучительные воспоминания таким образом. По тому немногому, что я услышала, можно заключить, что она создала в своем воображении сумеречную страну, которую надо пройти, чтобы вернуться к себе спящей «в настоящем мире» на берегу ручья в Австралии. Девочка говорит, что иногда бывает очень близка к пробуждению: если сидеть очень-очень тихо, то можно заглянуть в «настоящий мир»: она видит и слышит, как ее родные занимаются будничными делами, не ведая, что Вивьен стоит по другую сторону завесы и смотрит на них. По крайней мере, теперь я знаю, почему она так часто сидит совершенно тихо и неподвижно.