Он сказал все, что мог. Оставалось только ждать, что надумает этот человек. Выстрелило в камине полено. Отскочил и скатился по решетке уголек. Над ними сын Дэрроу продолжал возиться в квартире. После мучительной паузы мужчина поднял отяжелевшую голову.

– Идемте в квартиру, – вяло произнес он.

В квартиру можно было попасть по лестнице, скорее наружной, чем внутренней, которая шла по задней стене здания. Под ней посыпанная гравием дорожка вела через буйные заросли заброшенного сада к воротам, за которыми расстилались бесконечные поля, их монотонная ровность нарушалась изредка случайным деревом, каналом, неуклюжими очертаниями ветряной мельницы на горизонте. Все было почти бесцветным под этим меланхоличным небом, и отовсюду веяло густым запахом торфа – свидетельство бесконечной череды наводнений и разложения, без которых эта пустынная часть страны просто немыслима. Вдалеке ритмично постукивали дренажные насосы.

Открыв дверь, Джон Дэрроу впустил Линли в кухню, где Тедди, стоя на четвереньках у ведра с водой, окруженный коробками с чистящими средствами, тряпками и циновками, чистил закопченную плиту, по возрасту значительно старше его самого. Пол был мокрым и грязным. Из радио на стойке орал простуженным голосом певец. При их появлении Тедди отвлекся от своих тяжких трудов, скорчив обезоруживающую гримасу.

– Она слишком долго дожидалась, пап. Тут надо действовать не тряпкой, а долотом.

Он ухмыльнулся, вытерев лицо рукой, отчего на щеке остался длинный след сажи. Дэрроу заговорил с ним с грубоватой нежностью:

– Спустись вниз, парень. Присмотри за пабом. Плита может подождать.

Парень обрадовался и, вскочив на ноги, выключил радио.

– Я каждый день буду понемногу ее скрести, ладно? И тогда, – он снова ухмыльнулся, – глядишь, к следующему Рождеству отчистим. – Он жизнерадостно им отсалютовал и убежал.

Когда дверь за мальчиком закрылась, Дэрроу сказал:

– Я держу ее вещи на чердаке. И буду благодарен, если вы там их и просмотрите, чтобы Тедди ненароком на вас не наткнулся и не сунул нос куда не надо. Там холодно, так что пальто не снимайте. Но свет там есть.

Он провел его через скудно обставленную гостиную в темный коридор, куда выходили двери двух спален. В конце его имелся в потолке люк, через который можно было проникнуть на чердак. Дэрроу толкнул дверь вверх и выдвинул вниз складную металлическую лестницу, довольно новую по виду.

Словно прочитав мысли Линли, он сказал:

– Я прихожу сюда время от времени. Когда мне нужно напомнить себе об этом.

– Напомнить?

Дэрроу ответил на вопрос сухо:

– Когда меня тянет к женщине. Приду, полистаю тетрадки Ханны, и никакого зуда, как рукой снимает.

Он поднялся по лестнице.

Чердак очень напоминал гробницу. Здесь было пугающе тихо, очень душно и почти так же холодно, как на улице. На картонных коробках и сундуках густым слоем лежала пыль, при малейшем движении она вздымалась вверх удушающими клубами. Помещение было маленьким, пропитанным запахами времени: слабым ароматом камфары, одежды, отдающей плесенью, и древесной гнилью. Робкий лучик дневного света пробивался сквозь единственное, все в полосах окошко под самой крышей.

Дэрроу потянул за шнурок, свисавший с потолка, и лампочка выпустила конус света. Он кивнул в сторону двух сундуков, стоявших по обе стороны от единственного деревянного стула. Линли заметил, ни на стуле, ни на сундуках пыли не было. И спросил себя, как часто Дэрроу навещает эту могилу своего брака.

– Ее вещи лежат как попало, – сказал мужчина, – потому что меня не очень заботило, что я со всем этим сделаю. В ту ночь, когда она умерла, я в спешке вывалил ее шмотки из чемодана в комод, перед тем как звать деревенских на помощь. А уж потом, после похорон, запихнул все в эти два сундука.

– Почему в ту ночь на ней были два пальто и два свитера?

– Жадность, инспектор. В чемодан уже не лезло. А взять хотелось, вот и пришлось бы либо надеть, либо так нести. Надеть-то было проще. Было довольно холодно. – Дэрроу достал из кармана связку ключей, открыл сундуки и откинул на обоих крышки. – Я вас здесь оставлю. Дневник, который вам нужен, сверху стопки.

Когда Дэрроу ушел, Линли надел очки для чтения. Но он не сразу взял пять тетрадок в переплетах, которые лежали поверх одежды. Сначала он решил осмотреть вещи, хотел понять, какой была Ханна Дэрроу.

Вещички были из тех, что шьются подешевле в надежде, что сойдут за дорогие. Они были вызывающими – свитера, расшитые бусинами, облегающие юбки, короткие просвечивающие платья с очень открытым вырезом, брюки с узкими, расклешенными книзу штанинами и застежкой-молнией спереди. Когда он осмотрел брюки, то увидел, что материал растянулся, отъехав от металлических зубцов, значит на ней они сидели очень плотно, облегая фигуру.

От большой пластиковой косметички исходил специфический запах жира. Там лежала разнообразная недорогая косметика и кремы – набор теней, с полдюжины тюбиков очень темной помады, приспособление для завивки ресниц, тушь, три или четыре лосьона, пачка ваты. В кармашек засунуты противозачаточные таблетки на пять месяцев. Одна из упаковок была начата.

Пакет из норвичского магазина был набит новым дамским бельем. И снова – полная безвкусица, то, что простая деревенская девушка считает очень соблазнительным, чем можно сразить мужчину. Крошечные трусики из алых, черных и пурпурных кружев, вместе с поясами для чулок того же материала и цвета; прозрачные бюстгальтеры, вырезанные до самых сосков и украшенные игривыми бантиками в стратегически важных местах; две ночные сорочки, без лифа, его заменяли две широких атласных полосы, которые перекрещивались от талии к плечам, почти ничего не скрывая.

Под всем этим лежала пачка фотографий. На всех была запечатлена Ханна, каждая выгодно демонстрировала ее достоинства, позировала ли она на приступке у изгороди, смеялась ли, сидя на лошади или на скамейке, и ветер трепал ее волосы. Возможно, это были ее рекламные фотографии. Или, возможно, ей требовались уверения в том, что она красива, или подтверждение, что она вообще существует.

Линли снял со стопки верхнюю тетрадь. Обложка потрескалась от времени, несколько страниц склеены вместе, а часть других покоробились от сырости. Он осторожно пролистал их, пока не нашел последнюю запись, на треть страницы. Сделанная 25 марта 1973 года, она была написана тем же детским почерком, что и предсмертная записка, но, в отличие от той записки, здесь было полно ошибок.

Решено. Уижжаю завтра вечером. Я так рада что это наканец между нами решено. Сегодня вечером мы говорили и говорили, несколько часов пока все не спланировали. Когда все было наканецто решено, я захотела любить его, но он сказал что у нас нет времени, Хан, и на минутку я подумала что может он разозлился, потомучто он даже оттолкнул мою руку, но потом он улыбнулся этой своей милой улыбкой и сказал, дорогая любимая у нас будет для этого уйма времени каждую ночь как толька мы приедим в Лондон. Лондон!!! ЛОНДОН!!! В это же время завтра! Он сказал его квартира готова и что он оба всем позаботился. Не придставляю как я проживу завтрашний день без него. Дорогой любимый. Дорогой любимый!