Николай Николаевич заложил руки за спину, покачался с носков на пятки и обратно, задумавшись над делами семейными.

Андре Легран… Очень милый молодой человек. Как он был скромен за первым ужином – что весьма странно для офицера, повоевавшего в Африке, да и для негоцианта, объездившего всю Европу по делам своей фирмы. Впрочем, как подметил Николай Николаевич, смущала его в основном Катрин. Всегда общительная, жизнерадостная, душа застольного общества, она явно не благоволила к соотечественнику. На обеды и ужины в воскресные дни у Муравьевых то и дело собирались довольно шумные компании близких по духу людей – тот же красноярский губернатор Падалка Василий Кирилыч, штаб-офицер Корнилов Иван Петрович, художник Мазер, светлая душа, о молодежи и говорить нечего – любил Николай Николаевич молодых офицеров и чиновников из своего призыва и прощал им многое, чего никогда не простил бы «старикам».

Андре Легран легко вписался в круг этой молодежи, в первый же вечер поразив всех рассказом о жестокой схватке с бедуинами в песках Алжира. Но что там молодые, не нюхавшие пороха, – надо сказать, рассказ впечатлил и самого генерала, и другого бывалого солдата – поручика Вагранова. В нем было много деталей, которые выдумать стороннему человеку просто невозможно, а значит, все рассказанное, скорее всего, было правдой.

– Месье Легран, вы сказали при нашем знакомстве, что были сослуживцем Анри Дюбуа, кузена моей супруги, в девичестве Катрин де Ришмон? – спросил Николай Николаевич и ободряюще взглянул на жену. Но она в этот момент в упор смотрела на гостя и при всем желании не смогла бы заметить поддержки мужа.

Зато Легран встретил ее взгляд и, неожиданно покраснев, опустил глаза.

– Да, господин генерал, – запинаясь, ответил он, – мы были в одной роте, оба лейтенанты. Но я уже говорил, что рассказать о его гибели непросто. Как именно он погиб, я не видел: в том бою я попал в плен вместе с сержантом Вогулом, нашим общим другом.

– И как же вам удалось вырваться? – с нескрываемым уважением поинтересовался Миша Корсаков.

– Бежали, – коротко сказал Легран. Немного подумал и добавил: – Одна бедуинка помогла. Мы ей помогли, она – нам.

На Екатерину Николаевну он больше не смотрел – избегал. А когда она довольно холодно спросила: «Что вы можете сказать хорошего про кузена?» – еще более смутился и ответил односложно:

– Хороший был солдат… и человек неплохой…

После, когда гости разошлись, причем Николай Николаевич пригласил месье Леграна бывать у них в доме по-свойски, у него с Катрин состоялся немного странный разговор.

– Напрасно, Николя, ты приблизил этого франта, – сидя в спальне перед туалетным столиком, сказала Екатерина Николаевна.

Муравьев увидел в зеркале ее холодные глаза и попытался вспомнить, когда последний раз они были такими. Вспомнил – после его слов о назначении в Сибирь. Не самый приятный момент в их жизни.

– Ты что-то имеешь против него, дорогая?

– Есть в нем что-то фальшивое, – скривила губы Катрин. – Я, конечно, не могу судить о доблести воина, но он утверждает, что был другом Анри, а сказать о нем ничего не может.

– Тебе просто обидно, – перебил ее Муравьев, укладываясь в постель. – Иди поскорее ко мне. – Он отпахнул край пухового одеяла, и Катрин нырнула к нему под правый бок, так, чтобы мужу удобнее было ее обнять левой, здоровой рукой. Что он немедленно и сделал, еще и поцеловав ее волнистые каштановые волосы. Катрин в ответ поцеловала его в грудь, и у него сразу перехватило дыхание, так, что потребовалось не меньше минуты, чтобы прийти в себя. – Да, тебе не понравилось, – продолжил он, передохнув, – что Андре ничего не рассказал о твоем кузене. Я понимаю… Но, поверь, я гораздо опытнее тебя и могу с уверенностью сказать: месье Легран – хороший человек.

– И смотрел он на меня…

– Да он вообще на тебя не смотрел, – засмеялся муж. – Ты его сразу смутила своим ледяным тоном, и он вообще избегал тебя. А-а, – догадался он, – ты на него сердита за то, что он посмел не восхититься тобой. Я слышал, женщина за это может возненавидеть самого достойного мужчину. Ну что, я прав?

Катрин приподнялась на локте, со странным выражением лица посмотрела на хохочущего мужа и вздохнула:

– Конечно, ты прав, дорогой. Туши свет.

2

По-прежнему стоя у окна, Муравьев услышал, как открылась дверь кабинета.

– Не пора ли обедать, Иван Васильевич? – спросил он, не оборачиваясь.

Вагранов всегда поражался этой способности Николая Николаевича как бы видеть спиной. Однажды, еще на Кавказе, он рассказал об этом доктору Амирову, который занимался всяческими эпидемиями, то и дело валившими солдат на госпитальные койки, и попросил его объяснить столь удивительное свойство с медицинской точки зрения. Амиров был не обычный гарнизонный лекарь, окончил Московскую медико-хирургическую академию, а потому, по мнению прапорщика Вагранова, разбирался во многих науках.

Амиров долго думал, сдвинув к переносице свои густые армянские брови.

– Вопрос, братец ты мой, на грани инфернальности, – сказал он, наконец. – Наш бравый генерал наделен многими достоинствами, недаром абхазцы прозвали его Джигитом, что на их языке означает «Неустрашимый»…

– Вы, Соломон Артемьевич, ошибаетесь, – возразил Вагранов. – «Джигит» – это по-турецки «всадник».

– Так то по-турецки, братец ты мой, а по-абхазски – «неустрашимый»! – с жаром воскликнул доктор. – Другие, вон, за пределы укреплений боятся нос высунуть, чтоб не попасть под пулю абрека, а генерал выезжает в горские селения с тремя-четырьмя людьми, и ни один абрек в него не выстрелит. Уважают смелость и отвагу!

– Я всегда с ним езжу и всегда привязываю к пике его платок – получается вроде значка…

– Вот по этому значку, братец ты мой, вас и узнают. Только, думаю, еще и владетельный князь Абхазии приказал не трогать генерала, – задумчиво произнес доктор.

Вагранов махнул рукой:

– Может, и приказал, только убыхи и джигеты не больно-то его слушают. Иначе у нас не жизнь была бы, а малина. Не пришлось бы по ночам чучелы выставлять.

– Какие-такие чучелы? – удивился Соломон Артемьевич.

– Да самые обыкновенные, – засмеялся прапорщик, – какие в деревне ставят, чтобы ворон отпугивать. Солдат для охранения от ночных нападений всегда не хватает, вот генерал и придумал чучелы в шинелях и с ружьями ставить, в пару с живым солдатом. В темноте да издалече не больно-то разглядишь, кто стоит. Абреки и начали опасаться нападать по ночам.

– Это кто ж его надоумил к такой хитрости?

– Деревня и надоумила. Он же уходил из армии и несколько лет управлял имением своего отца. Правда, вспоминать об этом не любит, а вот, гляди, пригодилось. Князь Шервашидзе говорил: чучелы Сухум спасли. Да-а, – спохватился Вагранов, – я же о другом вас спрашивал – о том, что генерал как бы спиной видит…