— Все ли ты передал мне, дом Гуго? — сурово произнес король.

— Еще не все! — зловещим полушепотом произнес бенедиктинец. — Что не сказал я, скажет тебе, клятвопреступник Гарольд, благородный Малье де Гравиль, нормандский рыцарь и доверенное лицо герцога Вильгельма.

Возмущенные тем, что их короля оскорбили, назвав клятвопреступником, саксы схватились за мечи и топоры.

— Поди прочь, волк в овечьей шкуре! — выкрикнул Гурт. — Иначе я спущу на тебя добрых английских волкодавов!

Стоявший по левую руку от монаха широкоплечий человек откинул капюшон, шагнул вперед и швырнул что-то к ногам Гарольда. К удивлению своему, Вратко понял, что это — кольчужная перчатка, какие надевают рыцари, готовясь к сражению. Что за чудеса? Он бы еще сапог кинул…

— Благородные ярлы и таны Англии! — решительно проговорил де Гравиль, сверкнув сединой висков. — Мой повелитель, благороднейший рыцарь из всех, кого только рождала земля Нормандии, не желает бессмысленной бойни. Несмотря на то что шестьсот сотен вооруженных воинов ждут одного лишь его приказа, чтобы пойти в бой, он предлагает решить спор с ярлом Гарольдом сыном Годвина в честном поединке. Один на один, пешим или конным, на мечах, секирах или копьях. Завтра перед строем нормандцев и перед строем саксов пусть свершится Божий суд, и пускай оба войска будут свидетелями!

Король Англии подался вперед. На краткий миг Вратко показалось, что он примет вызов, но прежде чем Гарольд успел раскрыть рот, заговорил седой тан, опирающийся на двуручный меч:

— Единоборство не может решать участь державы. Вот если бы речь шла о личной обиде…

— Мы избирали короля, — поддержал его высоченный воин, рыжей бородой напомнивший новгородцу Асмунда. — И мы не допустим, чтобы он один сражался за все королевство.

— Неужто мы не обагрим топоры кровью южан?! — возмутился тан с оленем, вышитым на накидке.

Прочие таны загомонили, перекрикивая друг друга. Кое-кто потрясал оружием, требуя крови немедленно. Почему бы не начать с дерзкого рыцаря?

Гурт поднял руку, и крикуны немного притихли.

— Герцог Вильгельм вторгся в Англию с войском. Он грабил наших поселян и жег наши села. А теперь предлагает решать спор о короне поединком, будто речь идет об обыкновенном оскорблении. Нет. Захватчик должен быть наказан. И это дело чести не только короля, но и каждого из его подданных. Мы будем сражаться вместе и, если будет на то воля Божья, вместе победим или вместе умрем.

Гул одобрения прокатился по свите английского короля. Саксы кивали и шепотом повторяли слова Годвинссона.

— Ты слышал ответ моего брата, де Гравиль, — негромко проговорил Гарольд. — Его устами с тобой говорила вся Англия. Слишком самонадеянно с моей стороны было бы решать судьбу державы в поединке. Я отказываюсь принять вызов. Если Вильгельм захочет помериться силами со мной, пусть ищет меня там, где битва будет самой жаркой. Где топоры саксов будут крушить нормандцев. Там я буду рубить его рыцарей. Там мой меч поучит Вильгельма Бастарда вежеству. И да рассудит нас Бог! Я все сказал.

— Я слышал твой ответ, граф Гарольд, — нисколько не смутившись, ответил де Гравиль. — Я передам его моему повелителю. А от себя прибавлю: берегись, клятвопреступник, изменник обету, берегись, хищник трона! Господь все видит. Кара его будет неотвратимой. На земле или на небе.

Он отступил, гордо задрав подбородок, а на его место выступил дом Гуго.

— Граф Гарольд! Нарушив вассальную присягу, данную герцогу Нормандии над святыми мощами, ты нарушил все законы Божьи. Поступок твой осужден понтификом Римской церкви Александром и булла об этом на руках у герцога Вильгельма. По его поручению, я передаю тебе слова папы: «Cum ego, papa Alexander, primo, secundo, tertio, et quarto, ad malitiam convincendam comes Haroldus, legitime monuerim, ipse vero mandatum hujusmodi contempserit adimplere; quia nihil videretur obedientia prodesse humilibus, si contemptus contumacibus non obesset: idcirco auctoritate Dei omnipotentis Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, et beatorum Apostolorum Petri et Pauli, et omnium Sanctorum, exigente ipsius contumacia, ipsum excommunico in his scriptis, et tamdiu ipsum vitandum denuntio, donec adimpleverit, quod mandatur; ut spiritus ejus in die judicii salvus fiat».[127]

Слова Major Excommunicatio[128]падали, словно удары колокола с церковной звонницы.

Саксы молчали, застыв с открытыми ртами. Они, возможно, ждали обвинений, увещеваний, посулов. Они были готовы и успешно противостояли любым попыткам запугать их силой. Они, несомненно, устояли бы против подкупа — жаждущие умереть за родину мзды не берут. Но услышать отлучение из уст монаха, который, по всей видимости, получил полномочия от самого Римского папы?

Такого удара сподвижники Гарольда не ожидали.

Вратко на миг показалось, что они дрогнут и откажутся от боя. Но он ошибался.

Один из братьев короля, не обращая больше никакого внимания на уходивших с дерзко расправленными плечами послов, преклонил колено:

— Государь! Позволь мне стать во главе войска! Чтобы не вызывать ненужных кривотолков среди наших воинов и среди нормандцев. Никто не сможет обвинить ни меня, ни Леофвайна, что мы клялись в чем-то герцогу Вильгельму! Пусти нас в сражение, как боевых псов! Если мы победим, то посвятим эту победу тебе, государь Гарольд! Если погибнем, ты отомстишь за нас!

— Победим или умрем! Долой Бастарда! Долой!!! — закричали таны, бряцая оружием.

Король порывисто вскочил, поднял Гурта, а это был именно он — теперь-то уж словен наловчился различать сынов графа Годвина.

— Нет, брат мой! — вскричал король, и слезы блеснули на его глазах. — Бастард просчитался — меня не так-то просто запугать. Даже церковным отлучением. Если мне предстоит выбирать — смерть на поле брани нераскаявшимся грешником или жизнь на подачки Вильгельма, герцога Нормандского, я с радостью выберу погибель…

И вот тут толпа саксов разразилась такими криками, по сравнению с которыми весь их прежний шум и гам казались едва слышным шепотком. Суровые воины, отмеченные изрядной сединой в бороде, вспрыгивали на лавки, потрясали кулаками. Юнцы подбрасывали мечи, рискуя попортить крышу шатра, и ловили их в ладонь.

Вратко проснулся с чувством того, что был свидетелем чего-то очень важного. Он долго лежал, глядя в потолок хижины, но так и не сумел ответить на вопрос: увидел ли он подлинные события, вершившиеся в эту ночь на Сенлакском холме, или, как обычно во сне, все это пустышка, выдумка, не стоящая доверия?