А Черного Op-койота Маккенрой увидит еще только раз. В тот самый день, когда он принесет Op-койоту «это дерьмо», которому не стоит находиться «здесь лишнее время».

В тот самый день, когда Черный Op-койот начнет свою молитву, или заклинание, темное заклинание, иногда становящееся молитвой. В тот самый день, когда в десятке километров отсюда в голубизне неба раскроется яркое крыло и когда масайские юноши, надев красные тоги и вооружившись боевыми копьями, уйдут в свой последний путь.

Камил Коленкур родился в рубашке. Повивальная бабка, принимающая роды, сказала, что вот так в дом приходит счастье… Может быть, она оказалась права. Потому что в этот день страшный генерал Фон Клюк, разъезжающий по Европе в августе 1914 года в черном кожаном плаще с одним из первых автоматов в руках и командующий столь успешной атакой германских войск на запад, принял решение «повернуть». Этот «поворот», завершившийся в конечном счете битвой на Марне, спас Францию от сокрушительного и молниеносного разгрома и, так или иначе, сказался на ходе всей Первой мировой войны.

Камил Коленкур был зачат в пять часов утра, в маленькой квартирке, расположенной под крышей дома, стоящего на слиянии двух славных рек — упоминавшейся выше Марны и Сены. До этого момента его будущие родители уже несколько часов занимались любовью, с одним лишь коротким перерывом для еды, впрочем, оборвавшимся, едва начавшись. Они были совсем юными, их отношения продолжались уже больше года, и в тот день священный брак узаконил их союз. Они были бедны, имели много друзей и больше всего на свете любили друг друга. В эту ночь они почувствовали, как струи нежности пронизывают все окружающее пространство, растворяя влюбленных друг в друге, а в пять часов утра Анри Коленкуру и его юной жене показалось, что их коснулись ангелы.

А потом пришел один из самых красивых и солнечных дней, какие только могут быть в декабре в Париже, в городе, где воздух иногда делается розовым. И когда уже прошли все мыслимые сроки, а месячные у юной жены Анри все не начинались, они поняли, что теперь их стало трое.

— Это будет мальчик, — говорил Анри, осыпая жену поцелуями, хотя еще даже не было результата анализов. — Мы назовем его Камил.

А потом наступил август 1914 года, и патриотический порыв французов достиг апогея. Анри и множество его молодых, влюбленных в родину сверстников оказались на войне. Но надежды на порыв, магический элан, который принесет победу, не оправдались. Стальной немецкий кулак разбил их в пух и прах. Оказалось, что это совсем не та война, где нет ничего прекраснее смерти с национальным знаменем в руках. Она подвела черту под развитием гуманистической цивилизации. Она вызвала к жизни совсем другие силы. В это же время в Вене будущий отец психоанализа Зигмунд Фрейд уже начал описывать эти силы. Многое из того, что он понаписал, весьма пригодится людям в ближайшую сотню лет. И это очень хорошо. Хорошо, когда человеку удается послужить людям.

Это была первая война, использовавшая людей как материал. И номер у нее был первый. Поэты и хлебопашцы перемалывались в кровоточащий фарш, принимаемый землей и небом. Потом война войдет во вкус и уже не закончится до конца века, то ожесточаясь еще больше, то делая короткие передышки, чтобы перевести дух и не подохнуть от обжорства. Жители гуманистической цивилизации, бывшие добрые христиане, ведомые мудрыми мужами, всегда знающими, что надо делать, прольют столько кровушки, что все языческие жертвоприношения окажутся в сравнении с ними невинными детскими забавами.

Отец Камила Коленкура явился одним из первых солдат на этой войне. И как любой солдат, еще не ставший генералом, он был честен и сражался во благо своей Родины. По крайней мере, он так считал.

Камил Коленкур был дитя счастливой любви, и, когда он родился, жена написала Анри на фронт: «Храни тебя Господь! У нас теперь есть маленький Камил, и с тобой ничего не случится».

Анри Коленкур вернулся с фронта живым и невредимым, когда уже многих его друзей из счастливой довоенной жизни не было на этом свете.

Он писал жене почти каждый день. Она исправно отвечала, давая предварительно маленькому Камилу поцеловать письмо, уходящее на войну. Она верила, что это хранит ее мужа. Трудно сказать, помогло ли такое суеверие, но Анри Коленкур не получил ни одного серьезного ранения, не считая пули, прошившей ему левую грудь в двух сантиметрах выше сердца и не задевшей ни одного жизненно важного центра. Случилось это на Ипре, в окопах, когда война уже давно приняла позиционный характер. Он был доставлен в госпиталь, расположенный в глубоком тылу, а на следующий день германская армия впервые в истории человечества применила газовую атаку, давшую неплохой результат.

Внезапно их нищенской жизни пришел конец. Оказалось, что множество художественных работ Анри, десятки написанных маслом полотен, которыми был завален весь чердак, могут нравиться не только любимой жене и друзьям, но и неплохо продаваться в этом новом времени. Его потом назовут эпохой Просперити, Бель Эпок…

В Париж нахлынет множество художников, литераторов, музыкантов и прочей богемствующей братии. Анри Коленкур внезапно окажется в центре общественного внимания, но деньги вовсе не погубят веселый дух этой семьи, они будут тратиться с легкостью и без особых разрушительных последствий, столь свойственных поколению, названному «потерянным». Камилу особенно запомнится дядя Эрни — любящий выпить и по малейшему поводу предлагающий бокс как способ выяснения отношений между мужчинами, здоровенный весельчак. Позже дядя Эрни получит Нобелевскую премию по литературе за книжку «Старик и море». Правда, тогда его уже будут звать папа Хэм.

Как-то, еще до Краха, они гуляли по Парижу, и дядя Эрни — папа Хэм — отдал листки мелко исписанной бумаги Камилу (он всегда работал по утрам в одном из близлежащих кафе), а сам забрался на парапет перекинутого через Сену моста. Мама и папа смеялись, а дядя Эрни сказал, что если сильно поверить, то могут вырасти крылья за спиной. Он подмигнул Камилу и сказал, что тогда это будет самый счастливый день в жизни. И чуть не сделал шаг вперед. Может быть, он шутил, но папе пришлось ухватить его за спину. Камил этого не забыл… Он не забыл, что у дяди Эрни были очень хорошие глаза и в тот момент он совершенно не походил на человека, собирающегося глупо пошутить.

Мальчишеские годы Камил а проходили в Алжире, в Макао, во Французской Полинезии и в Тунисе — отец перемещался по всему земному шару. Он что-то искал; быть может, вдохновения или чего-то совсем другого, но потом всегда возвращался в Париж. Камилу исполнилось восемь лет, когда его родителям впервые удалось сытно пообедать, не думая о том, что продукты было бы лучше приберечь для малыша Камила. А уже через год они сели на пароход, пересекающий Средиземное море, в каюту первого класса, и отправились в Тунис. Время, проведенное в Тунисе, окажется самым лучшим в жизни Камила. И там останется скала, научившая его летать. Двадцатиметровая отвесная скала над морем, имеющая три уступа.

На самом низком забавлялась всякая малышня, для ребят постарше предназначался восьмиметровый уступ. Прыжки ногами в воду не считались. Камил не умел нырять — в Европе тогда только привыкали к купанию в море, и здесь ему не мог помочь отец. Когда он подошел к краю уступа и посмотрел вниз на пенящуюся воду, у него чуть не закружилась голова. Кто-то из ребят сказал, что прыгать надо с первого подхода, а иначе так и будешь всю жизнь стоять на краю. Камил понял, что страх надо побеждать сразу, пока он не превратится в огромного, повелевающего вами великана. Камил смотрел, как красиво входят в воду его сверстники. К краю уступа подошла хрупкая смуглая девочка— прыжки со скалы были для нее обычным делом, она дружила с морем. Над ним уже начали посмеиваться. Камил понял, что ждать нечего. Он разбежался, но у самого края страх все-таки одолел его. Но было поздно. Силой инерции он оказался в воздухе. Прыжок получился ужасным, его ноги занесло назад, и он вошел в воду плашмя. Ему обожгло плечи, поясницу и ноги, дыхание перехватило. Он прилично отбил спину. Видимо, получилось то еще зрелище, все взгляды были устремлены на него.