Я сказал приветливо:

– Сэр Рокгаллер, наконец-то и вы на этом некультурном мероприятии. А то все в работе, все в работе.

Он ответил со вздохом:

– Всегда танцуют… Как в них только столько влезает?

– Это у них вместо воинских упражнений, – пояснил Альбрехт с усмешкой. – У нас с копьем и мечом занимаются по несколько часов, а тут всю ночь танцуют. Тоже, наверное, утомительно.

Я сказал с иронией:

– Можно подумать, вы не вкусили и от этого пирога.

Он ответил философски:

– В пятнадцать лет танцы – удовольствие, в двадцать – предлог, в сорок – тягость.

– Чё, – спросил я с недоверием, – вы такой старый? Сэр Альбрехт, пока держите меч, а усы вверх, вашей здоровой дури на все хватит!.. Это я должен скулить и жаловаться. Вот император Скагеррак что-то затевает, уже сниться начал.

Он покрутил головой, а Рокгаллер сказал степенным голосом:

– У восходящего солнца больше поклонников, чем у заходящего.

– Хорошо бы, – пробормотал я. – Только солнце ли я?.. Король-Солнце был, а вот император-Солнце…

Я неспешно начал спускаться со ступеней, оба послушно двинулись следом. Углубляться в веселящуюся толпу не стали, слушали музыку и рассматривали женщин, сегодня более раскованных, чем обычно.

На маскараде допустимо некоторое хулиганство в одежде и вообще в наряде, хотя, конечно, в рамках аристократического вкуса. Платья, к примеру, могут быть ярко-зелеными, синими или даже черными, а прически одна причудливее другой, украшенные длинными цветными перьями, живыми цветами, хвостами лис или горностаев.

Мимо нас прошла одна из молоденьких, первый бал, так сказать, хотя здесь маскарады интереснее, одежда то ли праздничная, то ли карнавальная, мне понять трудно, но для мужчин любая женская одежда смотрится какой-то хренью, а эта так и вообще: ручки тоненькие, а рукава настолько широкие и длинные, что свисают до самого пола. Но вышагивает, дуреха, гордо и с осознанием своего величия и значимости.

Вообще-то, если бы не эти рукава, что только в цирк клоунам, выглядела бы вполне пристойно: темно-багровое платье гармонирует с ее густыми пепельными волосами, десяток брошек и ожерелье в три ряда тоже в цвет, даже небольшая корона, больше похожая на венок, украшена темно-лиловыми камешками.

Когда прошла мимо, бросив в нашу сторону опасливый взгляд, я успел увидеть расширенные в испуге глаза с радужкой странно лилового цвета, какими бывают тучи с грозой и молниями.

Подол платья волочится по мрамору дворового покрытия, иначе увидел бы и туфельки, наверняка тоже лиловые или багрового цвета.

Или мохнатые копытца, как у царицы Савской.

Рокгаллер вздохнул.

– Как дивный цветок… Так и тянется рука сорвать! Вы как на это смотрите, ваше величество?

Я покачал головой.

– Как гуманист, цветы не рву. Полюбуюсь и, пусть живет красота, иду дальше.

– Намек понял, – ответил он с сожалением. – Ладно, пусть эта красота проплывает мимо. Так безопаснее. Для нас.

Красота проплыла, бросив в нашу сторону удивленно-игривый взгляд и чуть приопустив длинные веки с наклеенными ресницами, такими длинными и густыми, что могла бы удержать на них что-нибудь даже неприличное.

– Пусть плывет, – согласился Альбрехт. – Вы тоже больше по служанкам?

– Как и большинство, – ответил Рокгаллер, понизив голос. – Даже сэр Робер и то пользует больше тех, кто приходит стелить ему постель, а графинь опасается. Осторожный. Это мы два дурака чуть не попались, но мудрый сэр Ричард, вот уж кто в женщинах знаток, удерживает…

Я смолчал, похвала какая-то не такая, я знаток в сельском хозяйстве, хотя сам знаю, какой знаток, и чего это мне цепляют женщин, издеваются над властью…

Альбрехт сказал весело:

– А-а, сэр Келляве!.. Идите к нам, а то вы здесь как носорог среди уток!

Рокгаллер буркнул:

– А мы что, носороги? Ладно…

Граф Келляве, похоже, в этот момент общался с женщиной, оглянулся, сказал ей что-то и пошел к нам, огромный и тяжелый, уже частично в камзоле южанина, правда, расстегнутом, блестящая кираса из высокосортной стали блестит хищно и победно, шаг тверд, сапоги все еще походные, грубые, даже шляпа напоминает его же рыцарский шлем, по бокам роскошные перья торчат как рога, а весь вид графа говорит, что больше готов к поединкам, чем к танцам.

Альбрехт пробормотал:

– Каждый вправе мыслить иначе, чем окружающий мир, но не вправе одеваться по другой моде.

Келляве приблизился, коротко и сдержанно поклонился, а я сказал с подозрением:

– Что-то вы не с той стороны идете, граф. И пахнет от вас как-то не сапогами…

Он поклонился с достоинством и ответил так же серьезно и уважительно:

– Ваше величество, я не такой, я человек степенный, у меня жена и четверо детей! Потому никаких интрижек в походах, а мы ведь в походе?.. Конечно, при захвате города все как положено, но то не в счет, то наш священный долг, а так, где приходится останавливаться дольше чем на неделю, я всегда заводил жену и жил с нею, не глядя на остальных женщин.

– Очень нравственно, – одобрил я. – У вас твердые моральные корни, сэр Гастон!.. Мало ли что нас тянет на всех женщин, мы же не козлы! Должны соблюдать твердые нравственные нормы, что внутри нас. Как вам здесь?

Он ответил, честно глядя мне в глаза:

– Сейчас живу в покоях баронессы Честерлицкой…

Я поинтересовался:

– В самом деле? Все мои военачальники занимали свободные апартаменты во дворце…

– И я занял, – ответил он. – Занял, жил, но когда вышел из убежища Скагеррак, его придворные начали возвращаться и сюда…

– Ого, – сказал я с интересом. – Неужели вы не уступили? На вас не похоже.

– Я сразу же уступил, – заверил он. – Но баронесса заявила, что не хочет меня затруднять и сама найдет себе другое место в таком огромном дворце. Договорились, что ночь переночует в этих покоях, а утром решим…

– Понятно, – прервал я. – Проснулись в одной постели и решили пока оставить как есть, а дальше будет видно.

Он взглянул с некоторым испугом.

– Ваше величество, вы как будто все видели! Да, именно так, даже слово в слово… Наверное, из женских постелей не вылезаете? Все у вас в таких подробностях… Или женщины все одинаковы?

– Женщины, – согласился я, – они как груши с одного дерева. Вам груши приходилось околачивать?

– Н-нет, простите, как-то не удалось ввиду крайней занятости обязанностями пажа, а затем оруженосца. У меня был очень строгий рыцарь-наставник.