Белинда исчезла без следа. Та женщина, которая не далее чем десять минут назад обнимала меня и старалась утешить, растворилась в воздухе, и ее место заняла Белла, холодная королева, твердо намеренная выжить в любых условиях. Я мысленно примериваю на нее футболку с надписью «Вселенная вращается вокруг меня». Сидит как влитая.

— Если ты выйдешь на сцену, я, Лаура и Фил будем сидеть среди зрителей. После шоу Нил обязательно подойдет к нашему столику и выпустит джинна из бутылки.

— Ну, вам с Филом не обязательно приходить. Мы с Лаурой это как-нибудь переживем.

— Не все так просто, — говорит Белинда. — Фил непременно захочет пойти, и что я ему скажу? Ситуация вышла из-под контроля. — Не знаю, что она имеет в виду: злосчастную встречу с Нилом Карраном или наш не менее злосчастный поцелуй. — Обещай мне, что ты не будешь выступать, — говорит она.

— Даже не проси меня об этом.

— Я уже прошу. Я умоляю.

— Белинда, я не могу. Этот конкурс слишком много для меня значит.

— Больше, чем даже я? — с нажимом спрашивает она. Я растерянно умолкаю. Как же ей объяснить? Проходит некоторое время, и я нахожу в себе силы промямлить:

— Но ты же не со мной.

— Несколько минут назад ты сказал, что любишь меня. Почему ты так сказал? Только для того, чтобы повысить свои шансы залезть ко мне в трусики? Или потому, что это правда?

Я задумываюсь одновременно о нескольких вещах. Стыдно признаться, но мысль о том, есть ли у меня хоть малейший шанс залезть к Белинде в трусики, — одна из них. Остальные более практичны и касаются существа заданного вопроса. Говорил ли я правду, когда сказал, что опять влюбился в нее? И если да, на что я готов пойти ради своей любви?

— Думаю, я сказал это, потому что это правда, — слабым голосом говорю я.

Не слишком впечатляюще, я понимаю. Не похоже на пламенную речь, от которой женщины тают, словно стеариновые свечи. Возможно, она слышала от мужчин более романтические признания, но я не хотел бы сболтнуть что-нибудь, о чем потом пожалею, — то есть что-нибудь, о чем пожалею еще сильнее.

— Разберись с этим, Стиви, — говорит она, затем велит водителю остановиться.

— Но, мэм, нам же еще довольно далеко до «Мандалай-Бэй», — возражает водитель.

— Я вполне в состоянии пройти несколько кварталов пешком, — отвечает она. — Хочу поглазеть на витрины. — Сказав это, она поворачивается ко мне и повторяет свое приказание: — Разберись с этим, Стиви. — Затем она выходит из машины и идет в сторону гигантского торгового центра.

Я остаюсь в такси. Автомобиль опять вливается в движущийся по Стрипу плотный поток машин, а я спрашиваю себя, могу ли разобраться «с этим».

Нил Карран представляет собой тип шумного, твердолобого конферансье. Когда-то, в другой жизни, он был артистом разговорного жанра и работал в приморских курортах, таких как Блэкпул и Ярмут. Мы познакомились с ним в 1996 году, когда я участвовал в Европейском конкурсе двойников Элвиса, который проводился в Блэкпуле. Забавно, что в этом году он тоже будет вести мероприятие, как и в тот день, когда Белинда дала деру. Конечно, сама Белинда заявила бы, что это даже не совпадение, а показатель того, что трибьют-исполнители и связанная с ними инфраструктура варятся сами по себе в маленьком котелке и уже давно в этот бизнес не приходят новые люди. Она никогда не примет и не признает, что индустрия подражателей Элвиса имеет огромный размах. Факты никогда не имели над ней власти.

Маленькая драма, развернувшаяся после ухода Белинды, стала главной новостью в городе. Жители обсуждали ее в течение нескольких дней, а коллеги… я даже не знаю сколько. Белинда не знает, она никогда не спрашивала, но в тот вечер в Блэкпуле я не завоевал титул «короля королей». Я даже не вышел на сцену.

Тогда у нас был плохой день — и даже плохой год, если уж на то пошло. Я не полный тупица, я понимал это. Мы вечно ссорились из-за нашего тайного брака, отсутствия денег, разных взглядов на то, где и как нам следует зарабатывать на жизнь. Но все равно я ни в малейшей степени не был готов к тому, что она сделала в тот вечер.

Никогда не забуду того унижения, какое я испытывал, когда сидел за столиком, на котором стояли пинта теплого пива и бокал дешевого белого вина, и дожидался, пока она вернется из туалета. Через двадцать минут я послал кого-то проверить, не случилось ли чего. Я был слегка озадачен, но еще не начал беспокоиться — подумал, что у нее нелады с желудком или что-то похожее. Однако я забеспокоился по-настоящему — меня просто начало трясти как в лихорадке, — когда выяснилось, что ее нет ни в женском туалете, ни вообще в отеле.

Как она могла бросить меня в самый важный для меня и моей работы день? Неужели она думает, это достойный, приемлемый способ разорвать отношения — супружеские отношения? Она не оставила даже записки. Ничего. Ноль. Торричеллиева пустота.

Никогда в жизни я не был более одинок, чем в ту ночь. Я спал один в убогом гостиничном номере, на узкой жесткой постели. Блэкпул — мой родной город, и, хотя мама в то время еще жила в Кёркспи, в Блэкпуле у меня много родственников: дядей, тетей, двоюродных братьев и сестер. Я мог попроситься на ночлег к ним, и любой из них с радостью отделил бы мне постель и накормил завтраком на следующее утро. Но я остался в гостинице. Я спал на царапающейся простыне, в холодном номере (отопление работало из рук вон плохо), потому что думал… потому что надеялся, что она вернется ко мне. Ее одежда и вещи исчезли, но я не мог поверить, что она бросила меня окончательно и бесповоротно. Я убеждал себя, что, возможно, добравшись до автобусной остановки и обнаружив, что ближайший автобус до Эдинбурга будет только завтра, она вернется в гостиницу, и мы обсудим, что у нас с ней не так и что надо сделать для того, чтобы было «так». Все еще можно исправить. Не может быть, чтобы все было совсем уж плохо.

Она не вернулась в гостиницу, и ее не было в нашей квартире в Эдинбурге. Никогда не забуду — а господь знает, что я очень старался забыть, — какая мощная волна страха, тревоги, а затем чистейшего ужаса нахлынула на меня, когда я открыл входную дверь и понял, что в квартире никого нет. Полная, абсолютная пустота. Ни записки, ни исчезнувших вещей, ни оставленных следов; ни причин, ни объяснений.

Я позвонил в полицию и сказал им, что, возможно, мою жену похитили. Как и я сам, они в это не поверили. Они добавили ее имя к длинному списку «Реджинальдов Перринов» — так полицейские называют между собой людей, предположительно ушедших из дома по собственной воле, — и сказали, что проверят больницы. Но так как она была совершеннолетней и ничто не указывало на то, что ее исчезновение — результат преступных действий, то от них нельзя было ожидать многого.

Белинда обошлась со мной нечестно. И это еще слабо сказано. То, что она совершила, было настолько жестоко, безответственно и эгоистично, что этого нельзя было простить. Я так и говорил себе: «Этого нельзя простить» — но неделями, месяцами и в конце концов годами искал способы простить ее.