Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Музыка как искусство мультимодальное одновременно несет в себе многочисленные уровни значений (звуковые, тональные, эмоциональные, текстуальные, контекстуальные и так далее). Все эти значения, кочуя из «периферийной» страны в большой мир, приобретают форму транснациональных потоков. Однако вследствие неоднородных звуковых капиталов эти потоки наталкиваются на препятствия — доминирующие музыкальные индустрии, более признанные музыкальные традиции, индифферентные, ленивые или просто предвзятые аудитории и так далее. В результате эти потоки меняют курс — и либо продолжают течь параллельно с доминирующими потоками, либо вновь оказываются в периферийных странах.
Так или иначе, они переходят в иное качество — которое я предложил бы назвать субпотоком. Термин «субпоток» описывает движения культурных продуктов вдоль двух (или более) «периферийных» стран. Субпотоки не пытаются оспаривать или ниспровергать текущую макросистему — напротив, они, как правило, заново воспроизводят ее иерархии макросистемы, подчеркивая свой второстепенный характер и изначально подчиненное положение; как правило, они лишены политического содержания и создают между периферийными странами условия, похожие на те, которые существуют между англоязычными странами и остальным миром. Субпотоки приносят побочные продукты, поскольку их производство и потребление существуют на нижнем уровне пирамидальных структур экономики, политики и культуры.
При анализе природы и направлений субпотоков в них можно вскрыть роль власти. Власть здесь выступает и как форма символического, экономического и политического капитала, и как нечто неоднородное внутри отправляющих и принимающих стран; она ускоряет, замедляет, усиливает или снижает интенсивность, с которой субпотоки движутся, и эффект, который они производят на чужих территориях. Кажется очевидным, что субпотоки не движутся по миру свободно: на их пути возникают барьеры в виде психологических и материальных манифестаций империализма и разных звуковых капиталов, которые их направляют. При этом в случае Motorama эти барьеры создали периферийный успех, а тот, в свою очередь, сработал как солидная база для покорения европейской публики. В этом смысле Латинская Америка для группы служит промежуточной фазой, трамплином для дальнейшего распространения своей музыки в англоязычных странах или «перенаселенных» музыкальных контекстах.
Motorama оказались в Южной Америке первый раз в 2014-м. В октябре 2018 года группа впервые сыграла в Лондоне — в клуб пришли 210 человек, пока на улице стояло без билетов еще 50. Я спрашивал у зрителей (почти все они были британцами), что они думают об этой музыке и не слишком ли она похожа на Joy Division. К моему удивлению, это никого не беспокоило. Напротив, им понравилась изобретательность Motorama в обновлении жанра. Несколько молодых людей специально приехали на концерт из Корнуолла (пять часов на машине от Лондона), потому что Motorama — их любимая группа. Вероятно, это можно рассматривать как некую манифестацию ностальгии по звуку, которого больше нет, — пример той самой ретромании, о которой пишет Саймон Рейнольдс[627]: Motorama своей честной и незатейливой музыкой заполняют пустоту, которую британский пост-панк оставил после себя. Их история еще раз доказывает, что аутентичность всегда остается на усмотрение публики. Группа постоянно существовала «вне» трендов (и сейчас не вполне попадает в новую русскую волну) и даже вне традиционных российских культурных столиц. Тем не менее группа преуспела на международном рынке. «Обычно музыканты чувствуют, что они все украли у Запада, и переживают на этот счет, — говорит Паршин. — Мы особо не переживаем, потому что, ну, все взаимосвязано — и в России, и на Западе, и между Россией и Западом. Просто бери и делай. Все открыто, все возможно»[628].
9. Заключение
Я сижу в The Temple — маленьком и громком манчестерском баре, на месте которого когда-то был общественный туалет. Рядом со мной — английский юноша в свитере с надписью «Гоша Рубчинский». Я спрашиваю его, знает ли он, что написано у него на одежде. «Нет, но знаю, что по-русски», — отвечает он. «Почему ты его носишь?» — «Ну, круто же». Раньше, пока я проводил свое исследование, у меня было много подобных разговоров в России: спрашивая людей, знают ли они, о чем поют в нравящихся им песнях на английском языке, я обычно получал отрицательный ответ. В Англии еще десять лет назад подобный разговор было сложно представить — кажется, взаимное восприятие между российской и британской культурами меняется.
Перед своим первым концертом в Лондоне в сентябре 2019 года, Катя Шилоносова (она же Kate NV и вокалистка «ГШ») прокомментировала появление русских музыкантов в западной Европе следующим образом:
Мне кажется, что изнутри это правильно оценивать как раз сложнее — нужен взгляд со стороны, который помог бы правильно это проанализировать. По моим ощущениям, в рынок мы пока не встроились — хотя что такое рынок вообще? Но все хотя бы стали понимать, что, вообще-то, у нас тут тоже классные ребята, которые делают классную музыку. И круто, что все разные. Тренд точно был: вся эта мода на восточноевропейское, и Гоша Рубчинский, который, конечно, сильно на это повлиял. Сейчас все же сошла [на нет] вся эта мода на «панельки» и, скорее, просто появилось много музыки из России. Это открыло всем глаза и уши на то, что у нас повеселее, чем у многих. И это уже точно не про тренд, иначе все бы были одинаковыми[629].
Шилоносова права: мода на Россию есть. Остается выяснить, насколько она отражает реальный культурный интерес, а насколько — обусловлена западным ориентализмом. Поскольку российский музыкальный экспорт является относительно новым культурным феноменом на европейском рынке, это исследование намечает некоторые темы, которые пока не кажется возможным раскрыть полностью. События ближайших 5–10 лет покажут, стираются ли барьеры, отмирают ли предубеждения, меняются ли культурные отношения и звуковые капиталы, меняются ли центры и периферии, становятся ли субпотоки потоками. Случай Motorama показывает, что российская англоязычная музыка может стать успешным брендом; случай Shortparis — что английский язык для этого не обязателен. Вероятно, таких случаев будет больше.
В начале этой статьи я привел суждение Антона Сергеева о недостатках российской экспортной индустрии. В том же интервью, однако, он отметил и ее потенциал:
Рано или поздно ситуация в моей стране поменяется, и людей, которые отвечают за культурную область, будут интересовать не только балалайки и академическая музыка — они найдут место и время для современного авангарда, электроники, рока, какого угодно андеграунда. Потому что именно там находятся весь сок, вся индивидуальность, аутентичность наша. Туда начнут вкладывать свое внимание и