— Какова же его вера? — спросила княжна с нескрываемым интересом.

— Будь он здесь самолично, он бы ее провозгласил.

Слова прозвучали безутешно, после чего шейх горячо продолжал:

— Я скажу всю правду о сыне Мурада! Слушай! Он верует в Бога. Он верует в Писание и в Коран, считая их двумя отдельными крылами Божественной Истины, с помощью которой мир может достичь праведности. Он верует в существование трех пророков, получивших от Бога особое откровение: Моисея, первого среди них, Иисуса, который величием превзошел Моисея, и Магомета, величайшего их всех, не только потому, что он красноречивее прочих возглашал духовные истины, но и потому, что стал последним в их ряду. А превыше всего, о княжна, он верует в то, что нам надлежит молиться Всевышнему, а потому произносит молитву ислама: Аллах есть Бог наш, а Магомет — пророк его, — имея при этом в виду, что не должно смешивать Пророка и Бога.

Шейх поднял свои темные глаза, но, встретившись взглядом с княжной, перевел их на воды бухты. Единственное, что он смог прочитать у нее на лице, — что пока не вызвал у нее неудовольствия; сияние ее молодых глаз слегка затмилось сосредоточенностью мысли. Он дождался, когда она сама заговорит.

— А лежат ли на столе у принца другие книги? — осведомилась она.

— Лежат и другие, княжна.

— Можешь перечислить некоторые из них?

Шейх отвесил низкий поклон:

— Я вижу, что перлы высказывания Ибн Ханифа не рассыпались попусту. Магомета станут судить по его вкусам и предпочтениям. Да будет так. Помимо словарей греческого, латинского и еврейского языков, я видел там Энциклопедию наук, редкостный и великолепный том, написанный мавром из Гранады Ибн Абдуллахом. Я видел «Астрономию» и астрономические таблицы Ибн Юнуса, а рядом с ними — серебряный глобус с поправками, внесенными согласно исчислениям калифа аль-Мамуна: глобус этот основан на географическом принципе, который пока еще не принят в Риме, а именно что Земля имеет форму шара. Я видел там «Книгу о весах мудрости» аль-Хайсама, который так глубоко погрузился в законы природы, что не оставил ничего непонятного. Я видел «Философию» араба аль-Газали, которому многим обязаны и христиане, и мусульмане, ибо он нашел для философии ее подлинное место, превратив ее в прислужницу религии. Я видел на этом столе книги, посвященные торговле и коммерции, оружию и доспехам, машинам для осады и защиты крепостей, военному строительству и командованию армиями по ходу больших кампаний, равно как и инженерному делу, не связанному с войной, — составлению планов местности и строительству дорог, акведуков и мостов, закладке городов. Кроме того, поскольку душе любого, кто учится, необходимы отдых и развлечения, я видел книги со стихами и нотами, которые любимы влюбленными всех земель, а также изображения мечетей, церквей и дворцов, шедевры индийских и сарацинских гениев; были там и сады Захра, созданные султаном Абд ар-Рахманом для любимой супруги. Что касается поэзии, о княжна, там было множество книг, но царил надо всеми том Гомера в арабском переводе, заказанном Гаруном аль-Рашидом, написанный на слоновой кости.

Пока шейх говорил, княжна сидела почти недвижно. Магомет предстал ей в совершенно новом свете, а шейх, довольный заложенными основами, перешел к заключению:

— Мой повелитель любит предаваться мечтам и не отрицает этого, поскольку верит в мечты. Во дни учения он называл это занятие своим отдохновением. Когда мозг перегружен, говорил он, мечты превращаются в подушки, набитые пером и лавандой; что в минуты отчаяния мечты берут дух в свои руки, которые мягче воздуха, и, подобно доброй няньке, нашептывают сказки и поют песни — и он вновь обретает силы. Не так давно он проснулся и обнаружил, что в глубоком сне ему явился некий проповедник, который отворил двери его сердца и выпустил оттуда целую отару мальчишеских фантазий. С тех пор ему ведомы лишь три видения. Интересно ли будет тебе, княжна, услышать, каковы они? Возможно, они окажутся ценными нитями, на которые можно нанизать перлы высказывания отца всех дервишей.

Она уселась поудобнее, по-новому подперев щеку ладонью и поудобнее поставив локоть на ручку кресла, и ответила:

— Я выслушаю.

— Видения эти связаны с тем, что в скором времени ему предстоит воссесть на трон, — в противном случае они выглядели бы бряцанием трещотки шута.

Первое видение… Он станет героем. Если душа его отвратится от войны, он перестанет быть сыном своего отца. Однако, в отличие от своего родителя, войну он считает прислужницей мира, а мир — обязательным условием осуществления других своих мечтаний.

Второе видение… Он верует, что сыны его народа наделены гением мавров, и предполагает развивать этот гений, дабы взрастить достойных соперников этой великолепной расы.

— Мавров, шейх? — перебила его княжна. — Мавров? Но я всегда считала их разрушителями священных городов, отступниками, погрязшими в невежестве и похитившими имя Господа, дабы оправдать нашествия и пролитие целых рек крови.

Шейх надменно вскинул голову:

— Я — араб, а мавры — арабы, переиначенные с восточного лада на западный.

— Нижайше прошу прощения, — тихо обронила княжна.

Успокоившись, шейх продолжил:

— Если я утомил тебя, о княжна, мы можем обратиться к другим темам. Память моя подобна шкатулке из сандалового дерева, в которой благородная дама держит свои украшения. Я могу открывать ее по собственной прихоти, и там непременно найдется что-то милое сердцу — особенно милое потому, что подарено мне кем-то другим.

— Не утомил, — отвечала она безыскусно, — ибо слушать про живого героя занятнее, чем про любые вымыслы, а кроме того, шейх, ты упомянул про третье видение твоего друга принца Магомета.

Он опустил глаза, чтобы скрыть от нее наполнивший их блеск:

— Война, говорит мой повелитель, — это повинность, которой ему, как султану, не избежать. Если бы ему довольно было империи в тех границах, которые перейдут ему от его великого отца, завистливые соседи все равно вызвали бы его на битву. Ему придется доказать свою способность защищаться. А после этого он полагает двинуться по пути, проложенному и наглаженному Абд ар-Рахманом, величайшим и доблестнейшим из калифов Запада. Начнет он с переноса столицы куда-нибудь на берега Босфора. Таково, о княжна, третье видение моего повелителя Магомета.

— Смею поправить, шейх: на Мраморное море, например в Бруссу.

— Я передаю видение точно в том виде, в каком мне передал его принц, о княжна. А сам он вопросил: есть ли другое место, где земной простор так же изобиловал бы божественными чертами, как на Босфоре? Где небеса мягче склоняются над дружественным проливом, сотворенным Природой для благороднейших целей? Где моря проявляют такую покорность и послушание? Иль не цветет здесь роза круглый год? Там — Восток, здесь — Запад, — неужто им навеки суждено оставаться враждующими чужаками? Он заявляет, что столица его будет местом дружеских встреч старшего брата с младшим. В ее стенах — а он повелит отстроить их крепкими, точно подножие горы, с неприступными медными воротами и башнями, что заслонят тучи у горизонта, — он без всяческой корысти соберет вместе все доброе и прекрасное, памятуя, что лучший слуга Аллаха — тот, кто служит другим людям.