то, как ты не старайся ничего ты от него не добьешься. Равнодушия, если только. А, как известно, хуже него ничего нет. Даже ненависть приятнее.

Впрочем, если предположить, что она была с тем незнакомцем, то этот сухопарый врач не так уж и плох. Даже очень хороший выбор, если не отличный.

Игорь Алексеевич повел плечом, точно почувствовал мой взгляд, и полуобернулся, вскинув бровь.

Мы молчали, точно рыбы об лед. Он поджал губы и продолжил путь.

Антон тут же пихнул меня в бок, состроив растерянный вид. Кивнул на врача, будто спрашивая, что тот от нас хочет. Будто я знаю.

Непонимающе развел руками. Мой жест повторил и Соха, не дожидаясь пока и ему прилетит локоть под ребра.

Тоша вздохнул и уперся взглядом в ковер, лежащий у нас под ногами. Застиранный и уже потерявший презентабельный вид.

Прошли через прихожую, где устало облокотился о стену охранник. Он мазнул по нам взглядом и потерял всякий интерес. Раз врач ведет нас за собой, то значит, так надо. Остальное не его дело.

После мы попали в обширный вестибюль, откуда и направились к мужскому корпусу, где Игорь Алексеевич на миг задержался, кинув взгляд в сторону женского, словно в надежде там кого-то увидеть. Пусто.

Он еще больше ссутулился и ускорил шаг так, что мне стало немного тяжело за ним поспевать. Его шаги были гораздо шире и чаще моих. С таким человеком явно неудобно прогуливаться – если ему что-то не понравится, то он очень быстро свалит в закат, и поминай, как звали.

– Там выше церковь, – невпопад обронил врач, ткнув пальцем в потолок. – С иконостасом. Дубовым. Лаборатория и библиотека. Абсурдно. Наука и религия… Словно мы не врачи, а какие-то жрецы, – удрученно покачал головой. Он пытается завязать разговор? Похоже на то.

– А что плохого в вере? – отважился спросить Тоша.

– Она не поддается вычислениям, – чуть притормозил врач. – У нее нет объяснений. Это попросту не логично. Вместо того чтобы заниматься делом, лечиться или работать, просить помощи у кого-то.

– Бессмысленно, – согласился Ларс.

– И я о том же. Выдумывают все новое, на что можно свалить свои неудачи и любые поступки, а потом удивляются, что у них проблемы. Я верю лишь в то, что могу понять, объяснить и при желании потрогать.

Интересный человек. Прагматичный материалист. Такому точно не расскажешь о существовании того, что не разъяснено наукой. Такой даже если увидит, не поверит. Предпочтет думать, что сошел с ума и станет лечиться.

Я хмыкнул, посмотрев на Ларса. Тот лишь поморщился, точно проглотил целый лимон. Антон же заулыбался. Его явно подмывало рассказать что-то необычное для врача.

Нельзя.

Я цыкнул, скорчив злобный вид, на что друг показал мне язык. Вот же…

– Но ведь вера помогает людям справиться с трудностями, – задумчиво заметил я, чтобы не позволить Тоше начать нести то, что врач посчитает бредом и признаком расстройства личности. Я не верующий человек, но так же не отрицаю и того, что действительно есть.

– Вера ли… – протянул Игорь Алексеевич. – Тут уже более сложный вопрос. Все же будь вера человека всесильна, тогда она бы возвращала мертвых и исцеляла безнадежных больных. Вот как, например, наших голубков-неразлучников, – вновь кинул на нас взгляд врач. – Поступила к нам сначала девушка. Чуть старше вас, – глядит так, оценивающе. – Ее забрали после того, как она чуть не выпрыгнула из окна. Как оказалась, не в первый раз пытается свести счеты с жизнью после того, как попала в аварию вместе с братом. Она выжила, а он нет, – пояснил он. – Вот у нее и повернулось что-то в мозгах. Стала буйной и истеричной. Сейчас же ходит, как тень с совершенно пустыми глазами. Держит в руках страшную маску и плачет, стоит нам только забрать эту уродливую вещицу.

Маска… Мы насторожились. Что это за девушка? Почему он о ней вообще рассказывает?

Хотя… Девушка же живая. Мало ли, что там с ней и ее маской. Может, ей просто дорога эта вещь.

– Позже к нам попал и ее парень – тот, который заботился о ней и пытался вернуть ее прежнюю, ту, которая была до аварии. В итоге довел себя до истощения. У него анорексия и депрессия, но, даже не смотря на это, он все время думает лишь о ней. Дышит лишь ей одной. Если бы вера могла помочь, то они бы вновь зажили нормальной жизнью, но как бы не молились все эти служители, девушка не возвращается. Она словно мертвая при жизни, – Игорь Алексеевич пожевал губы. – А девка красивая. Глаза такие необычные, синие-синие. Жаль, что совершенно пустые.

Синие? Маска?

Меня прошиб холодный пот. Кролик… Та, которая могла оборвать мою жизнь. Точно ангел, расправивший крылья. Последнее видение перед тем, как исчезнуть.

– О, а вот и то, что нам нужно, – врач застыл перед дверью, достав из кармана ключи. – Коленька опять буянил, – доверительно сообщил он нам, поворачивая ключ в замке. – И его пришлось изолировать от остальных. Надеюсь, что сейчас он успокоился.

Толкнул дверь и вошел внутрь. Огляделся и только тогда запустил нас.

В маленькой комнатушке на кровати сидел человек и рисовал, закусив язык. Он усердно водил карандашом по тонкой бумаге и не обращал на нас никакого внимания. В его глазах цвета спелой листвы полыхали искорки возбуждения, а на высоком лбу выступил пот. Если не обращать внимания на отросшие неухоженные волосы и болезненную худобу, он был гораздо привлекательнее врача. Правильные черты лица и некая актерская харизма не давали разглядеть в нем больного или безумца. Он выглядел так, словно может в любую минуту встать и уйти, но пока у него не возникает подобного желания.

– Коленька, я привел к тебе посетителей, – мягко начал Игорь Алексеевич, точно говорил с ребенком.

– Я никого не жду, – Коля чуть отстранился от рисунка и прищурился, любуясь результатом. Провел пальцами по изображению, нежно, почти ласково. Что же там нарисовано черным цветом?

– Но… – растеряно смотрел Игорь Алексеевич. Он казался школьником, вызванным к директору из-за поступка, которого он не совершал.

Это еще больше подтвердило мое первое впечатление. Николай в этих стенах по своей воле. И он вертит всеми так, как ему вздумается. Наверное, именно поэтому он не обрит, как остальные.

– Никого. Если это от брата, то пусть уходят. Я ему все сказал. Мне надоело искать ответы на вопросы, которые он даже не может понять. До тошноты надоело пытаться устроить свою жизнь. Молить, просить помочь и бесконечно ждать, словно я бессмертен. Касаться и не чувствовать