– И все же к разговору об этом офицере мы еще вернемся, – дал понять бригадефюрер, что идея вербовки комбата черных комиссаров не отметается.

Во время всего перелета в Одессу полковник мучительно решал для себя: стоит ли сразу же информировать Крымского Канариса об измене баронессы Валерии, а значит, и полном провале не только операции «Контрабандист», но и всей операции по подготовке агента Баронессы? Или же нужно как можно дольше потянуть время, делая вид, что ничего особенного не произошло – агент переправлен и внедряется?

В штабе он оказался под вечер, однако, следуя своему плану, торопиться с докладом контр-адмиралу не стал. Несколько раз появился в приемной командующего военно-морской базой, чтобы засвидетельствовать свою занятость текущими делами; выехал с инспекционной поездкой в расположение 411-й, «западной», как ее еще называли, береговой батареи, орудия которой томились в чехлах совсем близко от города, на полпути к Сухому лиману; начальственно использовал свое «телефонное право», чтобы поиграть на нервах кое-кому из подчиненных – не одному же ему ходить по минному полю собственной ярости…

А вот Крымскому Канарису позвонил только утром, уже зная о том, что на границе произошла крупная провокация; что вражеские самолеты атаковали одесский порт и суда, стоящие на рейде, а также подвергли бомбардировке придунайские порты и несколько аэродромов военного округа.

– Операция «Контрабандист» завершена, товарищ контр-адмирал, – как можно бодрее докладывал он. – Все шло согласно утвержденному вами плану действий. Исходя из этого…

– Ну и?.. – нетерпеливо прервал его Крымский Канарис, давая понять Бекетову, что слишком уж невовремя сунулся он со своим докладом.

– Если кратко… Баронесса Валерия и радист удачно переброшены на западный берег. Никаких сбоев не последовало. Местные товарищи сработали…

– Ну и?.. – еще нетерпеливее отреагировал контр-адмирал.

В этот раз полковник действительно замялся, решая для себя, как завершить доклад таким образом, чтобы больше к нему не возвращаться?

– По моим сведениям, баронесса вышла на сушу, была встречена и приступила к выполнению задания. Связи с ней пока что нет, однако…

– Да к черту твою баронессу, полковник! – буквально прорычал заместитель начальника контрразведки флота.

– К черту… баронессу? – с меланхоличным удивлением спросил Бекетов. – Понимаю, понимаю… – тут же попытался он угомонить Крымского Канариса.

– Да что ты там мямлишь, полковник?! Только что бомбили Севастополь и военную гавань, атаковали ведущие суда флота. Война, полковник, война!

– То же самое происходит и в Одессе, – имитировал излишнюю взволнованность полковник. – Но коль уже речь идет об операции «Баронесса», то для меня важно знать…

– Да никто не отменяет твою операцию, – вновь прервал его Крымский Канарис. – Веди своего агента, налаживай радиосвязь, обустраивай, внедряй, пока есть возможность. Только, пойми полковник, не до баронессы Валерии сейчас.

Положив трубку, коммунист Бекетов, который официально всегда оставался атеистом, а в душе – правоверным мусульманином, впервые в жизни, причем стоя лицом к портрету вождя «всех времен и народов», перекрестился. Затем оглянулся, хищно рассмеялся и вновь перекрестился. Значит, все-таки война! Как же она на сей раз вовремя!

К полуночи к штабу капитана Гродова доставил один из трех разъездных мотоциклов, которые теперь постоянно дежурили в небольшом, из какой-то пристройки переоборудованном гараже.

Самая короткая в году ночь выдалась на удивление лунной и тихой. Река, плавни, подковообразно охватывавшая небольшой портовый городок степь – все словно бы замерло в ожидании пришествия чего-то необычно, непознанного, страшного. Ни тебе гула моторов, ни корабельных гудков, ни крика ночных птиц; даже лягушачьи хоры, которые обычно донимали десантников, временно расположившихся на окраине города, в полуаварийном складском помещении, предоставленном флотилии местным судоремонтным заводом, теперь почему-то безмолвствовали.

Город тоже казался вымершим: ни влюбленных парочек, ни света уличного фонаря или хотя бы огонька в окне. С первого дня появления в Измаиле этот город показался Гродову слишком грязным, пыльным и патриархально провинциальным. К тому же накрытые турецкой черепицей домишки, а также узкие, немощенные кривые улочки да развалины османской крепости придавали городу некий налет азиатчины, а в людные дни делали его похожим на огромный восточный базар, где в каждом дворе торгуют вином, брынзой да набитыми всевозможной начинкой пирожками.

И только огромная синюшная луна предательски зависла над рекой, убийственно демаскируя и портовые причалы, и пыльные улочки города, и стоянки военных катеров.

Комендант флагманского командного пункта тут же выделил ему одну из двухъярусных коек, установленных в казарменном отсеке, но Гродов сразу же обратил внимание, что ни одна койка не занята. Как оказалось, все прибывшие офицеры расположились кто в здании штаба, где по-прежнему оставались командующий и штабисты, а кто в саду, за длинным столом под камышовым навесом. Все они томились ожиданием и бездельем. И только связисты наземного и подземного штабов без конца принимали сообщения от разведчиков и наблюдательных постов. Притом что каждые пятнадцать минут все они сообщали одно и то же: «На западном берегу – тишина. Никаких особых передвижений не замечено. Вражеские суда не появляются».

В начале второго ночи Гродов решил не искушать свою силу воли, спустился в бункер и, не раздеваясь и даже не снимая сапог, прилег на застеленную серым одеялом кровать. Уже засыпая, он мысленно увидел себя на берегу моря, у командного пункта береговой батареи. Своей… батареи! Вспоминают ли там о нем? Возможно, и вспоминают, если только успели привыкнуть к нему.

«И вообще, что произошло, с какого перепуга все эти сантименты? – одернул себя Дмитрий. – Что за девичьи волнения: вспоминают – не вспоминают?! Ты еще начни выяснять, не жалеют ли о том, что ты их оставил. Кто ты для них, в конце концов, такой? Непонятно откуда возник и непонятно куда и насколько исчез. Лиханов – другое дело. Тот – свой, батарейный. Если уж совсем по справедливости, то именно его и следовало бы назначать комбатом».

Однако во сне он видел себя не на батарее, а в небольшом заливе, том самом, в котором они прощально и тем не менее так счастливо плескались перед его отбытием на Дунай с Валерией Лозовской. Он видел перед собой улыбку Валерии, почти физически ощущал близость ее тела и даже наслаждался нежностью поцелуя, ощущая при этом солоноватость ее губ, сливающуюся с солоноватостью морской волны.

Как раз в те мгновения, когда близость девушки казалось Дмитрию особенно, почти предельно ощутимой, с кровати его сбросила резкая трель звонка, вместе с которым на стене замигал сигнальный плафон, где кровавой краской было начертано «Тревога».

Первое, к чему капитан прислушался, как только оказался на ногах, – не доносятся ли до слуха гул самолетов и взрывы снарядов. Однако вместе с трелью электрозвонка наступила тишина, прерываемая лишь топотом ног и голосом адъютанта командующего, который призывал всем собраться в кают-компании флагманского командного пункта. И кабинетом командующего, и кают-компанией здесь служила соединенная с подвалом подземная катакомбная выработка, в которой еще несколько дней назад плотники смастерили длинный стол, с одной стороны увенчанный рабочей «конторкой» контр-адмирала, и занесли туда невесть откуда добытые стулья.