Как часто бывает в Ингойе, погода резко изменилась: снег на глазах накрывал город хрустящей, словно от крахмала, белой простыней. На стекла авто налипали пушистые хлопья, а небо почти легло на землю, придавив ее рыхлым брюхом. Как часто бывает при перемене погоды, боль тисками сдавила мою голову.

Я энергично помассировала виски, но улучшения не добилась. Бросила взгляд на насупленного мальчишку, который предупредительно распахнул мне дверцу, и, тихонько вздохнув, направилась к дому госпожи Бергрид.

Горничная, открывшая мне дверь, благоухала сочными мандаринами и свежей хвоей.

— Хозяйка пришла в себя! — сходу прощебетала девица, сияя, как ярчайшая электрическая лампочка. Подумала и добавила, понизив голос: — А хозяина к ней не пускают! Леденцы его в комнате заперли, под домашним арестом, вот!

В голосе горничной звенело злорадство. Надо думать, господина Колльва в этом доме многие не любили.

— Отведите меня к инспектору Сольбранду, — прервала я ее разглагольствования.

— Слушаюсь, — сделала книксен она, опустив глаза. Только острый запах лимонной травы выдавал недовольство.

Я шла за ней по устланным коврами коридорам и думала о том, как же неуютно в этой душной тяжеловесной роскоши. Дом, внешне красивый и удобный, со всех сторон давил на меня, словно пытался сжать душу невидимым корсетом. Долг, приличия, благопристойность — будто гвозди в крышку гроба… Я встряхнула головой (бабушка часто ругала меня за эту привычку, повторяя, что трясти гривой пристало только лошадям) и сама удивилась таким мыслям. Что это на меня нашло?

Одна из дверей впереди распахнулась и показалась молодая женщина в строгом платье, ведущая за руку упирающуюся девочку лет семи-восьми. Ребенок не кричал и не плакал, а повисал всем телом на руке гувернантки (а это, несомненно, была она). Меня и горничную они пока не замечали. От них, словно цунами, накатывала волна запахов — удивительно сильных, резких, от которых кружилась голова и сдавливало грудь.

Я невольно приостановилась, увлеченная разыгравшейся сценой. Провожатая моя оглянулась, нахмурила выщипанные бровки, но тоже замерла в шаге впереди.

— Не упрямься, Хельга, — усталым негромким голосом уговаривала женщина. — Ты ведь знаешь, мама тебя накажет, если будешь капризничать!

— Не накажет! — буркнула девочка, упираясь, как своевольный ослик. — Она болеет и может вообще умрет!

— Хельга! — ахнула гувернантка, отпуская руку подопечной и резко к ней поворачиваясь. Судя по кислому запаху щавеля, у нее чесались руки как следует отшлепать вредного ребенка. — Как ты можешь так говорить?!

— Хочу и говорю! — исподлобья глядя на женщину, упрямо сказала девочка. На госпожу Бергрид она нисколько не походила, напоминая скорее дорогую фарфоровую куклу с голубыми глазами и светло-золотыми косами. — Тебе-то что? Моя мама!

— Отродье Локи! — прошипела рядом со мной горничная, и голос ее будто разрушил окружающую нас сферу невидимости. Гувернантка испуганно вскрикнула, а девочка упрямо выставила вперед подбородок и насупилась еще сильнее. Хм, по крайней мере, характером она пошла в маму! Но прислуга ее определенно недолюбливала, любопытно, почему?

— Не бойтесь, — попросила я мягко, стараясь говорить так, как успокаивают испуганных животных. И осторожно приблизилась, не забывая улыбаться. — Я всего лишь хочу познакомиться.

— А я не хочу! — заявила Хельга, беря за руку гувернантку. И велела, видимо, пытаясь подражать матери: — Эрна, пойдем! Пойдем же!

Гувернантка не трогалась с места, отчего-то завороженно глядя на меня. Мне вдруг показалось, что я слышу, как отчаянно колотится ее сердце, а густой запах сливок и мягкий бальзамово-пудровый аромат ванили мгновенно открыли мне ее секрет. Мне стало противно. Я предпочла бы ошибиться, чем лишний раз убеждаться в низости человеческой натуры.

— Эрна, позвольте задержать вас на несколько минут, — уже без улыбки произнесла я, остановившись в нескольких шагах от гувернантки. — Мне нужно с вами поговорить. Наедине.

Я попыталась принюхаться, но в коридоре царила такая разноголосица запахов, что подробностей было не разобрать. Злорадно-неприязненный аромат нима, напоминающий смесь подгнившего лука и чеснока — от горничной, слабый запах арники и календулы (готовность драться) вперемешку с зефиром — от маленькой Хельги и обреченное благоухание раздавленного цветка ириса — от Эрны.

— Как прикажете, госпожа, — прошелестела гувернантка, опустив глаза. — Хельга, иди в классную комнату, я скоро буду.

— Одна? — фыркнуло упрямое дитя. — Не пойду!

— Думаю, девушка охотно тебя проводит, — кивнула я на горничную, от которой тут же повеяло едким ароматом чистотела. Надо думать, моя просьба пришлась ей не по душе. Однако ослушаться она не посмела, взяла ревущего ребенка за руку и поволокла прочь.

— Хозяйка меня за это накажет, — равнодушно сообщила Эрна.

— Вряд ли, — не согласилась я и предложила: — Давайте зайдем в комнату, не стоит разговаривать в коридоре.

Она только кивнула и распахнула дверь. Войдя, я огляделась: обычная детская, полная игрушек, с картинками из сказок на стенах и уменьшенной мебелью под стать хозяйке. Гувернантка замерла у входа, словно трепетная лань, готовая броситься прочь при малейшем признаке опасности. Когда я сделала шаг к ней, Эрна всем телом подалась назад, будто пытаясь слиться с дверью. А я дегустировала исходящий от нее запах, как другие смакуют вино. Букет аромата состоит из десятков нюансов, только мало кто может их различить…

Выходит, я все же ошиблась — по крайней мере, в одном.

— Кто отец вашего ребенка? — спросила я напрямик. — Это ведь не господин Колльв, верно?

Она воззрилась на меня с таким ужасом, что воздух в комнате, казалось, мгновенно напитался едким запахом щелочи.

— Откуда… — она сглотнула и повторила запинаясь: — Откуда?

— Откуда я знаю? — уточила я любезно. Эрна слабо кивнула, не отводя от меня темных чуть раскосых глаз. — Видите ли, близкие люди — я подразумеваю близость физическую — обязательно пропитываются запахами друг друга. При должном внимании любовников распознать несложно, а уж если женщина носит ребенка, то запах его отца въедается в ее плоть и кровь…

Я нисколько не кривила душой: впуская в себя мужчину, женщина принимает в себя его частичку. Только аромат этот постепенно слабеет и, в конце концов, рассеивается.

Кстати, запахи людей могут сочетаться или, напротив, конфликтовать. Полагаю, многим доводилось сталкиваться с тем, что запах чьих-то сигарет или одеколона буквально отталкивает, хотя другим он вовсе не кажется неприятным! Как и с эфирными маслами, запахи тел бывают несовместимы. Зато по-настоящему любящие люди синергичны даже в ароматах, прекрасно дополняя друг друга. Жаль только, что со временем это тоже может меняться.

— Вы правы, — прошептала Эрна. — Это не господин Колльв — конечно, не он!