Наверное, было бы лучше, чтобы советская ракета промахнулась, тогда бы Парижская встреча закончилась бы иначе.

В столицу Франции советская делегация прибыла в приподнятом настроении, предчувствуя дипломатический успех. Вместе с Хрущевым были Громыко, министр обороны маршал Родион Малиновский, много советников и экспертов, в том числе А. Александров-Агентов, будущий помощник Брежнева по международным делам.

И что же? Вместо лаврового венка миротворца Хрущев вдруг поднял кулак. Неожиданно он потребовал от Эйзенхауэра извинений. Несмотря на то что президент США при поддержке де Голля и Макмиллана предлагал отделить вопрос с разведывательным полетом от самой темы конференции, Никита Сергеевич требовал извинений и наказания виновных. Напрасно де Голль и Макмиллан поочередно посещали американца и русского и уговаривали начать работу, Хрущев не уступил.

Конференция была сорвана.

Громыко переживал едва ли не больше всех. Позже он скажет: «Жаждой прослыть первым дипломатом Хрущев деформировал развитие, сорвав Женевскую конференцию».

Александров-Агентов по этому поводу добавил: «Тринадцатью годами позже описываемых событий, в период переговоров американцев с Брежневым по Ближнему Востоку, у меня был в Кремле короткий разговор с Киссинджером, во время которого мы вспомнили майские события 1960 года в Париже. Киссинджер тогда сказал: “А знаете ли вы, что все, чего вы добились своими соглашениями с ФРГ и Западом в 1970— 1971 годах (признание ГДР, признание послевоенных немецких границ, берлинское урегулирование. — А.А.), вы могли иметь десятью годами ранее — в 1960 году. Я читал директивы, утвержденные для нашей делегации в Париж, и там предусматривалась возможность подобных наших уступок по всем этим вопросам”.

Этот случай показал не меньше, чем забытый документ по Западному Берлину, изъяны советской дипломатии, — начиная со Сталина и кончая последним лидером Горбачевым, вся политика, внешняя и внутренняя, сосредоточивалась в руках одного человека, которого никто не мог поправить в случае ошибки. И если Сталина, в силу его железной натуры, было трудно провести на различных хитростях, которыми полна дипломатическая практика, то другие часто заглатывали приманку.

Перед отлетом из Парижа Хрущев собрал большую пресс-конференцию и перед сотнями западных журналистов разразился эмоциональной антиамериканской речью. Услышав неодобрительное гудение, выкрики и свист, он взорвался: «Хочу сразу ответить тем, кто здесь “укает”. Меня информировали, что канцлер Аденауэр прислал агентов, не добитых под Сталинградом. Они шли тогда с уканьем. А мы им так укнули, что на три метра в землю вогнали. Так что вы укайте, да оглядывайтесь».

Аденауэр так прокомментировал выходку Хрущева: «Нам здорово повезло. Хрущев совершил большую ошибку. Он мог многого добиться от Эйзенхауэра» *.

В общем, ничего, кроме эмоциональной разрядки, Хрущев не добился. Стоило ли ради этого огород городить?

Выпалив про «уканье», Хрущев, довольный, повернулся к Громыко и Малиновскому и удовлетворенно произнес: «Люблю воевать с врагами рабочего класса!» Он посчитал себя победителем и ждал от западных руководителей признания своей мощи.

После этого контакты между США и СССР были фактически заморожены. Они возобновились только с приходом в Белый дом нового президента Джона Кеннеди.

3—4 июня 1961 года Хрущев и Кеннеди встретились в Вене. Президент признался, что именно он отдавал приказ о вторжении на Кубу в заливе Кочинос, закончившемся провалом. Но он не сказал, что готовится новая операция против Кубы под кодовым названием «Мангуст».

«На мой взгляд, в июне 1961 года Кеннеди был до крайности ограничен в поиске компромисса. Он мог бы, как говорилось советским представителям, принять к сведению заключение Советским Союзом мирного договора с ГДР при условии, что фактически подтверждались бы права трех держав в Западном Берлине. Новый президент не молился на воссоединение Германии и, как мы вычисляли, был готов втихомолку перенести эту проблему во второй эшелон» **.

У Хрущева был выбор — либо небольшой компромисс по Западному Берлину, либо свобода рук для защиты интересов СССР и союзников.

Снова германский вопрос, снова Хрущев решительно говорил, что до конца года подпишет мирный договор с ГДР, а это означало, что ГДР станет контролировать Восточный Берлин и, разумеется, границы вокруг Западного. Кеннеди отвечал, что это не стыкуется со всеми послевоенными договоренностями и приведет к опасному обострению отношений.

Поняв, что договориться по германскому вопросу не удается, Хрущев сказал: «Если вы развяжете войну из-за Берлина, то уже лучше пусть сейчас будет война, чем потом, когда появятся еще более страшные виды оружия».

То есть он снова стал грозить, как когда-то грозил Аденауэру кулаком.

Впрочем, Кеннеди был настроен неагрессивно, предложил договориться о мирном сосуществовании и невмешательстве в зоны влияния друг друга. Это означало, между прочим, и указание отвернуться от Кубы. Хрущев в ответ поведал своему молодому собеседнику о национально-освободительном движении, препятствовать которому никто и нигде не имеет права.

Как заметил Фалин: «По разным причинам напряженность устраивала тогда оба правительства».

Однако всего лишь напряженность, заметим мы, но никак не война. А дело быстро скатывалось именно к обрыву. Американцы быстро увеличили группировку своих войск в Западном Берлине, армия ФРГ тоже увеличилась.

И тут вступил в действие другой фактор — побег восточногерманских немцев на Запад. Восточногерманская пропаганда, уверявшая граждан, что мирный договор вот-вот будет подписан и весь Берлин станет столицей ГДР, подняла волну бегства.

«Положение становилось отчаянным. В ряде районов ГДР не осталось ни одного врача-окулиста, отоларинголога, гинеколога. Они, как и многие высококвалифицированные технические специалисты, уходили и уходили на Запад. Неспокойно было и на предприятиях».

Ульбрихт предупредил Хрущева, что если граница будет открыта, то вскоре случится катастрофа: налицо признаки бунта. К тому же сейчас не 1953 год, не исключено вмешательство бундесвера.

И Хрущев дал согласие закрыть границу В ночь с 12 на 13 августа граница с Западным Берлином была огорожена столбами с колючей проволокой и почти сразу — бетонной стеной.

Западная сторона ответила на это длительным молчанием. У нее был незавидный выбор — вооруженное вмешательство, что при наличии огромного перевеса советских сухопутных войск и островного положения Западного Берлина было бесперспективно, или ядерная война, что еще хуже. Но, кроме того, была надежда, что Хрущев удовлетворится поддержкой восточногерманских союзников и на этом успокоится, не касаясь больше темы превращения Западного Берлина в вольный город и германского мирного договора.

Поэтому вполне объяснимы последующие заявления Кеннеди, что ответственность Запада не кончается на границах с Восточным Берлином.