Однажды пришел отец Иштван Мадьяри, долго стоял, глядя на графиню, которую так боялся раньше.

— Раскайтесь, дитя мое, — сказал он ласковым тоном. — Пока не поздно, раскайтесь. Господь простит вас, если примете истинную веру.

Эржебета подскочила, вцепилась в решетку, тряхнула ее так, что отец Иштван в ужасе отступил.

— Как же я буду каяться при тебе, когда ты мой враг?

— Я не враг вам, — пролепетал священник. — Я лишь смиренный слуга Божий…

— Божий? — расхохоталась Эржебета. — Безбожный ты, вот ты какой! Гнусный поп, который помог засадить меня в темницу! Но ничего! Я написала письмо моему кузену Габору Батори. Скоро, скоро и ты, и остальные святоши узнаете, как кровожадны бывают трансильванские гайдуки! О-о-о, ты еще наплачешься, а вместе с тобою и вся твоя родня!

Графиня проклинала отца Иштвана, призывала на его голову всевозможные кары, грозила местью, пока тюремщик не отогнал ее от решетки и не захлопнул дверь.

С того дня прошло четыре года. Приступы ярости, злобы постепенно сменялись долгими периодами тупого безразличия и молчаливости.

Сегодня, проснувшись, Эржебета снова принялась мерить шагами комнату.

Не будет трансильванских гайдуков. Вот уже четыре года она пишет кузену, подкупает людей, чтобы передавали ему весточки, — бесполезно. И Габор тоже отвернулся от нее. Предал.

Черный человек кивал, соглашался: да, предал. Они все предали. Эржебета не знала, что ни одно письмо не дошло до брата — все перехватили люди Дьёрдя. А Черный человек не сказал.

Ференц умер. Урсула умерла. Двум старшим дочерям Эржебета не нужна, они стыдятся безумной матери. Пал, мальчик… Его не допускают к ней. Наверняка воспитывают в отвращении к той, которая родила.

И даже Дьёрдь, верный Дьёрдь отвернулся…

Зачем она живет? Зачем каждый день просыпается? На что надеется?

Месть? Нет на нее сил. Ей все равно. Все — все равно…

— Госпожа встала? — в комнату заглянул тюремщик. — К вам священники, ваша светлость.

— Проси.

По распоряжению Турзо охранники вели себя с графиней соответственно ее титулу, проявляли почтение, хотя бы внешнее. Тюремщик поклонился:

— Да, госпожа.

Они ходили каждую неделю, втроем. Просили, угрожали, требовали. Напоминали Эржебете стаю черных воронов, которые ждут ее смерти, чтобы поживиться падалью.

Но она ошибалась, святые отцы ждали другого. Приступа безумия, минуты слабости. Окружили, принялись уговаривать с постными лицами:

— Дитя мое, покайся, прими истинную веру…

— Господь милостив…

— Спаси душу…

Голова кружилась от этих слов, ханжеских лиц, душного запаха, который источали рясы… Голоса обволакивали, лишали разума, убивали…

— Прочь, прочь!

Эржебета отмахивалась, отталкивала от себя священников, звала на помощь тюремщика. Но тот, получив из рук святых отцов хорошую мзду, делал вид, что не слышит.

Черный человек, сложив руки на груди, наблюдал за тем, как Эржебета из последних сил пытается сопротивляться безумию.

— Пошли прочь!

— Подпиши эту бумагу, и мы уйдем…

В руку сунули свиток.

— Хорошо… я подумаю… подите прочь…

Священники удалились, пятясь. Графиня опустилась на кровать, не глядя, сунула бумагу в изножье. Прилегла на подушку. Нет сил, совсем нет…

Владивосток, май 2012 года

— Что у вас с глазами, ваша светлость? — улыбнулся я.

— Я ей так звезданул, что линзы выпали. — Чонг, кряхтя, поднялся на ноги, ткнул пальцем в два крошечных черных лепестка на полу. — Вон валяются.

Батори прислонилась спиной к стене, сложила руки на груди, внимательно наблюдала за каждым нашим движением. На красивом лице играла насмешливая улыбка.

Израненный Чонг, Маша и я стояли плечом к плечу, целились в Батори. Я лихорадочно пытался сообразить, что все это значит. Во всех источниках одинаково описывался облик главы клана Черных кошек — белоснежная кожа, алые губы, черные глаза и волосы. Это была визитная карточка Батори. Владея огромным количеством косметических клиник, она никогда не меняла внешность. Если у нее вдруг оказались глаза другого цвета, то… что? Да черт его знает что.

— Так почему у вас зеленые глаза?

— Всю жизнь такие были. — Голос у Батори оказался приятный, низкий, грудной. — Я во всем похожа на мать, кроме цвета глаз.

— Значит, вы не Эржебета?

— Анна, — представилась упырица. — Старшая дочь Эржебеты. Опустите оружие, давайте поговорим спокойно.

На мгновение в голове помутилось, я ощутил, что подпадаю под обаяние этой женщины. Мысленно прочел молитву, наваждение прошло. А сильна Высшая! Даже охотника сумела вампирским магнетизмом зацепить.

— Не слушай ее, Ванюська! — заорал Чонг и выстрелил.

Женщина легко уклонилась:

— Спокойнее. Такого сильного Высшего вампира, как я, недостаточно ранить серебряной пулей. Чтобы убить, надо попасть в сердце или в лоб. Этого я вам не позволю. Молитва тоже не особо действенна. Не лучше ли договориться по-хорошему?

Я решил потянуть время. Вдруг три могучих китайских деда закончат разборки в большом зале и решат присоединиться к нам?

— Чего вы хотите, Анна?

— Здесь, в этой комнате, есть вещи, к которым я привязана. Они дороги мне как память. Вы дадите мне их собрать и спокойно уйти.

— А взамен?

— Взамен? — рассмеялась Батори. — Взамен я оставлю вам жизнь. Поверьте, это много.

— Она блефует! — возмутился Чонг. — Одна против троих!

Вместо ответа Анна вытянула вперед изящную белую руку, прищелкнула пальцами. Ее ногти стали стремительно удлиняться, приобретая металлический блеск, кожа покрывалась черной шерстью. Вскоре рука превратилась в огромную кошачью лапу с длинными, как серпы, стальными когтями.

— Ой, да подумаешь! Я тоже так умею! — Чонг помахал Анне лапой нетопыря, когти на которой тоже впечатляли, только были черными и костяными.

Вряд ли справимся даже втроем, подумал я. Это Высшая, к тому же очень опытная. Ясно, что она не хочет схватки: чистильщик — всегда риск. Но чтобы убить ее, нужен такой же Высший.

Продолжая тянуть время, задал вопрос:

— О каких вещах вы говорите?

— С вами приятно иметь дело. Вы очень разумный молодой человек, — улыбнулась Анна. — Сущие пустяки, не имеющие никакой ценности. Семейные архивы и портреты. — Она указала на стену.

Только сейчас я заметил, что стена справа от меня увешана картинами.