вновь усевшийся в кресло, тоже невольно встал, копируя его движения и чувствуя, что невозможно сидеть в столь торжественный момент, и даже – Перс сам сказал мне это – снял с бритой головы свою шапку.

– Да, она ждала меня, – продолжал Эрик, который снова начал дрожать как лист, но теперь уже от сознания торжественности момента. – Она ждала меня, ждала живая, как настоящая живая невеста, поклявшаяся вечным спасением. А когда я приблизился, робея сильнее, чем ребенок, она не отстранилась… Нет, нет, она осталась… она ждала меня. Мне даже показалось, «дарога», что она немного – о, совсем немного! – как настоящая живая невеста, приблизила ко мне свой лоб. И я его поцеловал. И она осталась близ меня после того, как я поцеловал ее в лоб. Ах, как это замечательно, «дарога», целовать кого-нибудь! Тебе этого не понять. Моя мать, «дарога», моя бедная несчастная мать не хотела, чтобы я целовал ее. Она отстранялась, бросая мне мою маску. Ни одна женщина! Никогда! Никогда не целовала меня! И от такого счастья… я заплакал. Обливаясь слезами, я упал к ее ногам. Я целовал ее ноги, ее маленькие ноги, и плакал… Ты тоже плачешь, «дарога»? И она тоже плакала. Это плакал ангел.

Рассказ Эрика прерывался рыданиями, и Перс действительно не мог сдержать слез перед этим человеком в маске, который, содрогаясь всем телом, прижимая руки к груди, хрипел, пытаясь выразить свою боль и нежность.

– «Дарога», я ощущал, как ее слезы стекали на мой лоб. Они были горячие… они были сладкие. Они затекали за мою маску, ее слезы! Они смешивались с моими слезами, попадали в мои глаза… Они попадали мне в рот. Ах эти слезы! Слушай, «дарога», слушай, что я сделал… Я сорвал свою маску, чтобы выпить каждую ее слезинку. И она не убежала! И она не умерла! Она осталась жива, чтобы плакать надо мной… вместе со мной! Мы плакали вместе. Господь Небесный! Ты дал мне все счастье, какое только возможно в этом мире!

И Эрик с хриплым стоном упал в кресло.

– Я еще не хочу умирать… Не так сразу… Дай мне поплакать, – добавил он.

Переведя дыхание, человек в маске продолжил:

– Слушай, «дарога», слушай внимательно. Когда я склонился к ее ногам, она сказала: «Бедный, несчастный Эрик!» И взяла меня за руку! А я – ты понимаешь? – я был только жалким псом, готовым умереть ради нее… Вот как это было, «дарога»!

Представь себе, у меня в руке было кольцо, золотое кольцо, которое я ей когда-то подарил, которое она потом потеряла, а я нашел… обручальное кольцо! Я вложил его в ее маленькую руку и сказал: «Держи. Возьми его, это для тебя… и для него. Это мой свадебный подарок – подарок бедного, несчастного Эрика. Я знаю, что ты любишь этого юношу… перестань плакать». Она спросила меня очень мягко, что это значит. Тогда я сказал, и она сразу все поняла – она поняла, что я всего лишь жалкий пес, готовый умереть для нее, а она… она может выйти замуж за того юношу, когда захочет, только потому, что она плакала вместе со мной… Ах, «дарога», ты ведь понимаешь, что, когда я говорил ей это, сердце мое разрывалось на части, но она плакала вместе со мной, и она сказала: «Бедный, несчастный Эрик!»

Эрик уже не мог справиться с волнением, он предупредил Перса, чтобы тот не смотрел на него, потому что он задыхается и должен снять маску. В ответ на это Перс подошел к окну, распахнул его и, преисполненный жалости, старательно устремил свой взор на верхушки деревьев в саду Тюильри, чтобы не видеть лица Эрика.

– Я пошел за юношей, – продолжал Эрик, – и привел его к Кристине. Они поцеловались при мне в комнате в стиле Луи-Филиппа. У Кристины было мое кольцо. Я заставил ее поклясться, что, когда я умру, она придет ночью в мой дом через озеро со стороны улицы Скриба и тайком похоронит меня вместе с золотым кольцом, которое будет носить до той самой минуты; я сказал, как отыскать мое тело и что надо сделать. Тогда Кристина поцеловала меня сама впервые вот сюда, в лоб, – не смотри на меня, «дарога»! – прямо в лоб, и они ушли вместе… Кристина больше не плакала, плакал лишь я, «дарога». И если Кристина не забыла свою клятву, она скоро придет.

Эрик замолчал. Перс не задал ему больше ни одного вопроса. Теперь он был спокоен за судьбу Рауля де Шаньи и Кристины Даэ. И ни один представитель «рода человеческого», видевший в тот вечер рыдания Призрака, не усомнился бы в его словах.

Потом Эрик надел маску и собрал все силы, чтобы распрощаться с «дарогой». Он объявил, что, как только почувствует, что конец его близок, он пришлет Персу, чтобы отблагодарить его за все, что тот сделал для него когда-то, самое дорогое, что у него есть: все записки, которые Кристина написала для Рауля в дни подготовки побега и оставила ему, а также некоторые принадлежавшие ей безделушки – два носовых платка, пару перчаток и бант от туфельки. На вопрос Перса Эрик ответил, что, как только молодые люди обрели свободу, они решили найти священника где-нибудь в глуши, где они могли бы укрыть свое счастье, и отправились на вокзал Нор-дю-Монд. Наконец Эрик попросил Перса, когда тот получит обещанные бумаги и реликвии, сообщить о его смерти молодым людям. Для этого он должен будет оплатить одну строчку в рубрике некрологов в газете «Эпок».

Вот и все.

Перс проводил Эрика до дверей своей квартиры, а Дариус помог ему сойти на тротуар, где ждал фиакр. Эрик сел в него, и подошедший к окну Перс услышал, как он сказал кучеру: «На площадь Оперы!»

И фиакр скрылся в ночи. Так Перс в последний раз видел бедного, несчастного Эрика.

Три недели спустя в газете «Эпок» появилось следующее траурное объявление:

«Эрик умер».

Эпилог

Такова невыдуманная и достоверная история Призрака Оперы. Как я объявил в самом начале книги, теперь уже нельзя сомневаться в том, что Эрик действительно существовал. Слишком много доказательств имеется в нашем распоряжении, чтобы не признать, что развитие драмы семейства де Шаньи предопределилось поступками Эрика.

Нет необходимости напоминать, как сильно дело это взбудоражило в свое время всю столицу. Похищение певицы, смерть графа де Шаньи при исключительных обстоятельствах, исчезновение его брата и странный сон, внезапно объявший троих осветителей театра. Какие драмы, какой вихрь страстей и преступлений