Возвратившись в мастерскую, Олег упал на диван и забылся в тяжелой полудреме. Ему хотелось вычистить из головы все мысли, – и хорошие, и плохие – будто его черепная коробка была конюшней, а он конюхом.

Из дремотного полубредового состояния художника вырвал настойчивый стук в дверь. «Кто бы это мог быть?» – вяло подумал он, не делая никаких попыток проверить. Постучат и уйдут, решил он, закрывая глаза. Но человек по другую сторону двери был настойчив. Он барабанил, не переставая.

«Вот паразиты! Когда они оставят меня в покое?! Что им от меня нужно?!» Задав этот риторический вопрос самому себе, Олег пошел открывать дверь.

На лестничной площадке стоял молодой человек с сумкой почтальона, только немного меньших размеров. Он спросил:

– Вы Олег Ильич Радлов?

– Да. Что вам угодно?

– На ваше имя пришла срочная телеграмма. Распишитесь… – Почтальон (вернее, работник недавно организованной службы спецдоставки) подсунул Олегу толстый гроссбух.

Олег расписался. Парень отдал художнику телеграмму, вежливо улыбнулся, не без шика козырнул («Наверное, из военных. Сейчас многие молодые офицеры уходят из армии», – подумал Олег), и был таков.

Возвратившись на свой любимый диван, он распечатал конверт с телеграммой и прочитал несколько скупых строк. Сообщение было убийственным, но оно не удивило и не потрясло Олега, как можно было ожидать. Упустив телеграмму на пол, Олег поднялся, и как сомнамбула пошел к зеркалу.

Вот и случилось… Маргарита внезапно умерла. Телеграмму прислал Георгий. Об этом она настоятельно попросила его на смертном одре. Марго даже не мучилась.

Счастливая, подумал Олег. Она уже ТАМ…

Он всмотрелся в свое отображение. И неожиданно перед ним открылось то, о чем ему не сказала Ожега.

Господи, какой он идиот! Не мог сразу догадаться. Это же так просто. Женщины, которые явились ему во сне, это славянские мойры[52]– Макошь[53], Доля и Недоля[54]. А обрезок нити, вспорхнувший в небеса из рук Недоли, это его судьба. И она уже определена. Определена!

Засмеявшись зловещим смехом, Олег, снял из себя дедов оберег и положил его в шкатулку, затем подтащил к зеркалу мольберт, приготовил все необходимое, – благо после заказов иностранца у него для ТАКОЙ живописи остались краски и лаки – и начал писать свой автопортрет.

Он забыл про все на свете. Его кисть парила над полотном, порхала, касаясь холста именно в тех местах, где нужно. Олег лишь скалил зубы в диком упоении процессом творчества – он знал, КТО водит его рукой.

Художник чувствовал, как его энергия мощным потоком вливается в портрет, который впитывает ее как губка. Это было странное чувство. Но оно приносило облегчение. Тело стало воздушным и почти невесомым, а мысли были прозрачны и светлы.

Иногда Олег отрывался от работы и вглядывался в свое отображение. Казалось, что оно стало живее и ближе, словно стеклянная перегородка, разделяющая копию и оригинал, начала истончаться, потому что зеркальная поверхность начала сбрасывать, как шелуху, тончайшие стеклянные слои.

Мало того, иногда ему чудилось, что отображение сильно изменилось, стало старше, чем он, что оно изо всех сил стремиться покинуть Зазеркалье и слиться с ним в единое целое. Как раз этого Мара и не поведала Ожеге. А может, ведунья не захотела сказать, только намекнула…

Сделав последний мазок, Олег встал, отошел на три метра, и с удовлетворением посмотрел на свою работу. Да, верно говорила Марго, люблю я приукрашивать, – подумал он не без бахвальства. Не портрет, а загляденье. Во мне точно пропадает гений.

Нет, не пропадает, а уже пропал…

Сухо рассмеявшись, художник принял душ, переоделся во все чистое, зажег свечу перед картонной иконкой, которую купил по случаю в церкви, подошел к дивану и лег, сложив руки на груди.

«Пора, брат, пора…» – сказал он мысленно и закрыл глаза.

Портрет смотрел на него настороженно и загадочно. В очень живых глазах молодого человека, изображенного на портрете, таилась печаль. И у него почему-то были седые волосы. Такие же, как и у лежавшего на диване художника, лицо которого медленно покрывалось восковой бледностью.

ОТ АВТОРА

Не имею морального права затрагивать в этом кратком послесловии известных современных художников. Некоторые из них, к глубокому сожалению, уже заплатили за свой талант непомерно большую цену. Кое у кого талант и впрямь окаянный, хотя от человека это, в принципе, и не зависит. Хочу всего лишь обратиться к истории вопроса.

Исследователи аномальных явлений обнаружили странную закономерность: многие модели знаменитых живописцев умирали во время или после написания их портрета. Супруга Рембрандта, Саския, которая позировала для картин «Диана» и «Флора», умерла в 30 лет. Рембрандт нарисовал и портреты своих детей. В итоге трое умерли в младенчестве, четвертый – в 27 лет. Вторая жена художника – Хендрике Стоффельдс, запечатленная на многих картинах, тоже прожила недолго. Мона Лиза, позировавшая Леонардо да Винчи, в итоге умерла в возрасте 28 лет. Герцогиня Альба – модель испанского живописца Гойи, изобразившего ее на картинах «Маха обнаженная» и «Маха одетая», – через три года после завершения полотен отошла в мир иной, хотя и отличалась отменным здоровьем.

М. И. Лопухина, позировавшая Владимиру Боровиковскому, умерла через три года после написания портрета. Та же участь постигла мальчика Васю из картины Василия Перова «Тройка». Его мать была мудрой женщиной, она не разрешала, чтобы сын позировать художнику, боясь, что он умрет. Так и случилось. Илье Репину для картины, на которой Иван Грозный убивает сына, позировал писатель Всеволод Гаршин. По окончании полотна Гаршин бросился с площадки четвертого этажа в лестничный пролет.

Французский скульптор Огюст Роден свою жену никогда не рисовал, не лепил и прожил с ней долгую и счастливую жизнь. Зато свою любовницу Камиллу Кладель он запечатлел в композициях «Поцелуй» и «Вечная весна», после чего несчастная женщина сошла с ума и 20 лет провела в сумасшедшем доме, мучимая страшными припадками. Какая-то связь между написанным «двойником» и человеком явно есть. Недаром при поступлении в масонскую ложу у нового члена брали его портрет, чтобы он там хранился как залог его души.