- Да пожалуйста. Далековато, правда, да еще по осеннему бездорожью… Но месяца за три доберемся точно! Обратно, наверное, подольше придется, зимой-то тракты и шляхи ледком прихватывает, а ковать шипастые подковы не каждый кузнец умеет.

- Сколько?! Ну нет, в такую даль мы не попремся! Лучше в Дольск. Там, говорят, славное печенье и пряники пекут…

- Хорошо,- так же равнодушно кивнула наемница. Бесцеремонный порыв ветра подхватил воротник ее рубашки и шлепнул им девушку по щеке. Тень быстро поймала непокорный воротник, аккуратно разгладила, словно стремясь этими нехитрыми движениями утихомирить его, и еще раз повторила: - Хорошо. Как скажешь.

Ох, что-то тут неладно! Подменили телохранительницу Торина, что ли?! Раньше Тень по самому пустяковому поводу в спор бросалась, а теперь соглашается со всеми предложенными ей вариантами так спокойно и безразлично, словно готова и впрямь лезть за своим клиентом хоть во Мрак вековечный.

- Не-е-ет! Не в Дольск! В Орлею!

- Добро.

- А в Житлин?

- Славно.

- В Дриону?

- Отлично.

- В Заброшенные земли?!

- Да пожалуйста.

Торин окончательно оторопел и смутился. Храна соглашалась со всеми предлагаемыми ей маршрутами поездки так быстро и охотно, что наводила на нехорошие размышления. Неужели она затеяла какую-то свою игру и все варианты для нее одинаково хороши?!

- В Кларрейду? - в тоске попробовал последний известный ему город растерянный Лорранский. Как ни странно, это предложение вызвало на удивление острую и бурную реакцию:

- Ну нет! Давай лучше на побережье, если тебе уж так хочется!

- Почему нет? - с готовностью прицепился к девушке Торин.

- Потому что.

- Ну уж нет, так дело не пойдет! Или внятно и четко объясни, отчего ты не желаешь туда ехать, или мы прямо с утра отправляемся в Кларрейду!

Наемница скисла. Потом жалобно захлопала глазами, словно собираясь плакать. Потом шмыгнула носом. Потом вздохнула. Потом капризно надула губы. Потом отвернулась. Потом тряхнула курткой графа так, что в карманах звякнули запасы всевозможных необходимых в путешествии мелочей.

- Не хочу я туда ехать.

- Почему?

- Не хочу…

Вот тебе и ответ! Торин едва не плюнул от осознания непроходимости того, что вежливо называется женской логикой, а по-простому кличется бабьей глупостью и упрямством. Не хочу - и весь сказ! И хоть ты ей в лоб стреляй!

- Не хочу! - с нажимом повторила Тень, видимо решив, что две предыдущие фразы до понимания Торина не дошли.

- А я сказал - поедем! - неожиданно громко и грозно рявкнул граф, нахмурив брови и уперев руки в боки,- Поедем! В Кларрейду! Завтра! С самого утра!

- Чего же ты орешь-то так?! - Храна вцепилась в стену шалашика, словно опасаясь, что ненадежное убежище сейчас сорвется в полет из-за громогласных раскатов негодования ее сиятельного клиента.

- Поедем!

- А вот и нет!

- А вот и да!

- А вот и нет!

- А вот и да! В конце концов, кто кому тут деньги платит?!

Тень вспыхнула, да так, что граф тут же пожалел о сорвавшихся с языка неосторожных словах. Но было уже поздно. Наемница скорбно поджала губы, закуталась в свое одеяло, улеглась и, обняв уже дремлющего демона, молча отвернулась от Торина. Заснула она, кажется, в ту же секунду, как закрыла глаза.

Вот что мне нравилось в Торине - так это то, что храпел он крайне редко. Сопел, бывало, сладко причмокивал, будто сосал во сне конфеты или мятные настилки, иногда вздыхал, а то и бросал сквозь дрему словцо-другое - не всегда приличное, вынуждена признаться; но ведь еще неизвестно, что бормочу я сама. Но храпеть не храпел почти никогда. Впрочем, в этот раз я бы предпочла, чтобы он шумел; Вериата всерьез решила овладеть мною и раз за разом насылала приступы слабости и усталости. Я стойко противилась и в конце концов была вознаграждена за усердие: беспечный Торин, с готовностью поверивший тому, что я уснула и оставила стоянку без охраны, как раз порадовал мир подлунный трогательным младенческим вздохом, вызывавшим у меня безотчетное желание подсунуть ему соску и заботливо подоткнуть одеяло.

И тут я различила едва слышные крадущиеся шаги снаружи. Ветер панибратски старался заглушить их, но храны вполне способы вычленять из сонма звуков самые главные и опасные. Шел кто-то одинокий, легкий, осторожный и грациозный - под ногами не хрустели сучья и не шелестела палая листва, и перемещение выдавало лишь тихое поскрипывание кожи сапог. Стуком копыт движения не сопровождались - наверное, он оставил лошадь где-нибудь на подходе к рощице, возможно, около тех самых кустов, которые я предлагала Торину в качестве временного пристанища. Тихий певучий свист, с каким рассекла бы воздух веревка, использованная для замаха, как плеть, стал последним штрихом к портрету пешего полуночного путника.

Я выдохнула сквозь стиснутые зубы, пристально посмотрела в пламя невысокого костерка, разведенного, от греха подальше, в яме, словно надеясь найти ответы на все мучившие меня вопросы, и подняла голову как раз вовремя, чтобы в упор встретиться с вопросительно-недоверчивым взглядом огромных раскосых глаз цвета только что вычеканенной серебряной монеты.

- Ну заходи. Чего стоишь как неродной?

Я приглашала его в наспех сооруженное укрытие-шалашик, как пригласила бы на шумный бал в замке, где играла роль хозяйки вечера. Как пригласила бы в небольшой, но уютный холл своего дома. Как пригласила бы в свою душу.

Я знала, зачем он явился. Я не хотела умирать. Но и сопротивляться по большому счету тоже не хотела.

Ворвавшийся в наше нехитрое убежище ветер, вихрясь в обрывках дождя и тумана, отвесил мне мокрую пощечину, и я, поморщившись, ухватилась за свое одеяло, пристроенное на манер полога на входе с шалаш. С другой стороны его держал Вэррэн.

- Заходи же, а то все тепло отсюда выдует.

- Спит? - как-то на удивление мирно, ласково и по-семейному поинтересовался альм, аккуратно входя в шалаш и указывая на Торина. Я прижала согнутые в коленях ноги к груди, давая ему место у огня, и кивнула:

- Спит. На всякий случай говори потише, хотя обычно достопочтенного милорда Лорранского-младшего и пушками не разбудишь.

- А ты?

- Охраняю.

- От кого?

- Да мало ли.- Я пожала плечами и, дабы занять руки хоть чем-нибудь, деловито потыкала в костер веткой, уже слегка обугленной на конце. Шалаш не был рассчитан на троих, поэтому сидеть пришлось едва ли не в обнимку, почти на Торине, и это заставляло меня раз за разом настороженно поводить глазами в сторону альма, ежеминутно ожидая от него какой-нибудь пакости или глупости. Но забредший на огонек нечеловек был удивительно спокоен, будто не темной ночью вместе с храной и графом в шалашике теснился, а на приеме у благороднорожденных светской беседой развлекался.