— Значит, он доставляет тебе печали? — не отступал Раймунд.

— О да. Этого хватает.

— Не могу поверить, чтобы он поколачивал тебя.

Раймунд пытался шутить, и это сразу сломило мою упорную защиту. С моих губ слетели слова, произносить которые я прежде не имела намерения. Они были обидны. Унизительны. Разве я не смогла сказать их одной лишь Аэлите, да и то с таким трудом? Но в этих великолепных садах, разогретая солнцем и опьяненная ароматами цветов, я произнесла их вслух и адресовала слушателю, исполненному сочувствия:

— Да нет, Людовик меня не бьет. Он вообще ко мне не прикасается. Можно считать, что не прикасается. Просто поразительно, сколько он сумел отыскать в церковном календаре таких дней, по которым Богу не угодно то, что происходит между мужем и женой наедине! — Я крепко сжала руки, чтобы не говорить лишнего, и снова не удержалась. — Даже когда Бог ему дозволяет это, все происходит так, что не доставляет мне радости! Потому я и говорю, что Людовик ничем меня не радует. На самом деле это только видимость брака.

Мы немного помолчали.

— Стало быть, его монашеские привычки сидят очень глубоко, это не просто рубище паломника, которое он столь упорно не хочет снимать, — сделал вывод Раймунд после некоторого размышления.

— То-то и оно. А сейчас он вообще ко мне не приближается. Принес обет соблюдать целомудрие, пока не достигнет Иерусалима. Да и на дальнейшее у меня надежды невелики.

— Богом клянусь, вот ведь дурак! — Эти слова бальзамом пролились на мою душу. — Как же ему удалось родить с тобой хоть одного ребенка?

— Благодаря аббату Бернару — это он велел королю постараться. Тот рад был бы, если б для этого хватило одной-единственной попытки. Да меня это не слишком заботит: понимаете, я все равно его не люблю. — Я попыталась как-то разобраться в своих сложных чувствах к Людовику. — Видите ли, я его не желаю. Но я принуждена жить как монашенка. Я со всех сторон опутана церемониями и традициями мрачного холодного дворца посреди серых холодных вод Сены. Как мне все это вынести? Как вытерпеть до конца жизни? А мне ведь и вправду необходимо родить сына…

— Элеонора… — Раймунд наклонился и поцеловал меня в лоб. — Ты уж прости меня.

— Он все же любит меня, — отдала я справедливость мужу. — По-своему. Понимаете, Людовик заботится обо мне, и от этого становится только хуже. Он заваливает меня подарками и никогда не укоряет за мой образ жизни, хотя сам его совершенно не одобряет. Я там создала свою собственную Аквитанию, чтобы не так скучать по дому, по музыке, беседам и развлечениям. Людовик этого не одобряет, но по большей части не одобряет молчаливо. Так было до горы Кадм. В том, что произошло там, он обвинил меня.

— Тогда он куда больший дурак, чем я раньше думал.

— Даже не дал мне возможности оправдаться на совете. Вот я и стала отверженной.

— Он, вероятно, побоялся, что ты укажешь его военачальникам, кто виноват на самом деле — человек, который, как в пословице, не знает, с какой стороны к коню подойти, а уж тем более — как провести немалое войско крестоносцев вместе с паломниками по вражеской территории.

— Он ни разу не выиграл ни одной войны, ни одной битвы, — признала я. — Вам об этом известно?

— Ну, тогда понятно. А тебя не в чем винить, Элеонора. — У меня из глаз снова хлынули слезы, и я утерла их рукавом. — Думаю я, что ты очень одинока. Нет рядом даже Аэлиты, с которой можно было бы поговорить по душам.

— Это верно. А теперь и мои дамы держатся отчужденно, ведь на той горе полегло столько их друзей. Сердце мое скорбит о них…

Больше я не могла сдерживать свои чувства — закрыла лицо руками и расплакалась.

— Элеонора, дорогая моя… Не нужно так огорчаться.

Раймунд с большой нежностью обнял меня и дал выплакаться у него на плече, а крепкие его руки словно вливали в меня силы.

У меня же слезы лились, будто прорвало плотину. Я оплакивала гибель множества тех, кто шел с нами. Оплакивала явную безнадежность затеянного нами предприятия и собственное положение, которого и словами не выразишь, а Раймунд тем временем бормотал что-то успокаивающее и поглаживал меня по спине. От этих слов и ласки я расплакалась еще горше, пока не излила, кажется, целый океан горя. Плакала, пока не обессилела и не стала икать.

Раймунд озадачил меня своим вопросом:

— Проведешь ли ты всю оставшуюся жизнь с мужчиной, которого даже не уважаешь?

Это вывело меня из глубокой погруженности в себя. Разве и так не ясно?

— А что я могу поделать? Чем отличаюсь от любой женщины, которую выдали замуж, не спрашивая ее согласия? То, что я герцогиня Аквитанская, ничего не меняет.

— Зато многое может изменить тот факт, что ты Элеонора, женщина незаурядной силы духа. Если ты спросишь совета у меня…

Нас прервали чьи-то шаги: по нагретым плитам дорожек шлепали кожаные сандалии паломника. Я отвернулась, чтобы скрыть от пришедшего свое заплаканное лицо.

Раймунд медленно выпустил меня из объятий и поднялся.

— Приветствую вас, Ваше величество.

Значит, это Людовик. А кто же еще? Лучше бы кто угодно увидел меня в таком состоянии, только не он. Раймунд встал между нами, давая мне возможность утереть рукавами слезы.

— Садитесь, посидите с нами. Элеонора очень огорчена, она рассказывала мне об ужасных испытаниях, выпавших на вашу долю в горах.

К моему облегчению (ибо для меня вдруг сделался невыносимым запах нестиранной одежды), Людовик не стал садиться, стоял, скрестив руки на груди.

— Мы все настрадались. Это испытание, которое Господь Бог ниспослал нам, и мы его вынесли. И впредь должны выносить стойко.

При последних его словах я подняла голову и увидела, что Людовик смотрит на меня сурово, словно даже в моем горе находил повод для своего неудовольствия.

— Всем, что в моих силах, я помогу вам вынести это испытание, — мягко заговорил Раймунд. — Я скорблю о потерях, понесенных вами у горы Кадм.

— Этого не должно было случиться. Но кое-кто ослушался моих приказов.

— Возможно, то было не самое мудрое решение — идти через горы в зимние месяцы. Как мне известно, горы опасны в любое время года, а уж если турки начали войну, то лучшего места для засады им было не найти.

У меня потеплело на сердце от того, что он вступился за меня, в отличие от всех прочих, кроме неудачливого де Ранкона, который не согласился с Людовиком и был теперь Бог ведает где. Даже граф Морьен, видя упрямство Людовика, не захотел за меня вступиться. Но сейчас со мной был мой защитник, Раймунд.

— В эту засаду вы и угодили. А ваши советники не знают этих мест, не знакомы с ними. Вот среди кого вам надлежало искать виновных, коль уж вы хотите кого-то обвинить. Надо бы вам приглядеться в первую очередь к тем, кто посоветовал вам отправиться этой дорогой.