Но, сколь бы неуязвимыми они ни казались, над городом и его окрестностями теперь нависла опасность. У меня сердце обливалось кровью при мысли о том, что, если не остановить вторжение турок, они сокрушат оборону Антиохии. Сейчас, однако, не время было терзать сердце такими мыслями. Право же, я была совсем без сил, чтобы думать об этом. Отдыхала душой среди друзей и родственников, которые могут меня понять и поддержать. Казалось, куда-то далеко-далеко отодвинулась гора Кадм с болью поражения, со всеми унижениями и обвинениями, и было все это давным-давно. На мгновение я застыла на площадке перед входом во дворец, закрыла глаза и дала передышку разуму, взбудораженному лихорадочными раздумьями.

— Ты выглядишь усталой, Элеонора, — заметил Раймунд, вводя меня в первую из череды прохладных приемных. — У тебя такой вид, словно ты прибыла издалека и путешествие было нелегким.

— Как вы мне льстите! — На моих потрескавшихся губах обозначилась улыбка, хотя к глазам уже подкатывали горючие слезы. — Вы и представить себе не можете, из какого далека и насколько тяжелым был путь.

Его сочувствие глубоко меня тронуло, и я заморгала. Наверное, утомилась сильнее, чем мне прежде казалось.

— Скоро ты снова засияешь красотой. Где ты найдешь для этого место лучше?

Его слова окутывали меня нежностью, словно шелк новых платьев, разложенных для меня на постели — мягкой, как и подушки из лебяжьего пуха. Раймунд между тем спокойно, не привлекая ничьего внимания, протянул мне квадратик полотна — вытереть увлажнившиеся глаза.

— Я не допускаю мысли, что где-то может быть лучше, чем здесь.

И я с благодарностью коснулась его руки.

— Я так понимаю, что здесь есть где разместиться моим рыцарям, сударь, — вмешался в нашу беседу Людовик.

Он говорил на латыни, резким холодным тоном. Я только тогда сообразила, что мы с Раймундом по привычке перешли на свой родной и привычный langue d’oc. Это было неучтиво, но ведь мы не хотели никому нанести обиды.

А Людовик даже не заметил моей слабости: я позволила себе слезы на людях.

— Разумеется. — Раймунд, послав мне легкую извиняющуюся улыбку, отдал теперь все внимание своему знатному гостю и перешел на безукоризненную латынь: — Простите меня, Ваше величество. Если я в чем и пренебрег долгом хозяина, то лишь оттого, что тревожился о здоровье вашей супруги. Но я вижу, что она нуждается только в отдыхе, достаточно длительном.

Он махнул рукой слуге, и тот подал Людовику кубок вина.

— Вы для меня столь же желанный гость, как и моя дорогая племянница. Вашим рыцарям будет предоставлен кров на виллах и во дворцах, сообразно их знатности. Вы же вольны остаться здесь и пользоваться всем, что мы можем предложить — столь долго, сколь это вам необходимо. Во всяком случае, до тех пор, пока вы не придете в себя от выпавших на вашу долю испытаний.

Людовик, нахмурившись, отказался от вина.

— Мы не вправе долго злоупотреблять вашим гостеприимством.

— Мы можем задержаться немного, — вмешалась я, пытаясь загладить неучтивость Людовика. — Нашим рыцарям и пехотинцам необходимо отдохнуть.

— Нам необходимо спешить к Иерусалиму, — резко ответил на это Людовик.

— Несомненно, это необходимо. Это мы обязательно обсудим. — Раймунд, превосходный хозяин, совершенно невозмутимый, щелкнул пальцами, подзывая своего дворецкого. — Проводите Его величество в его покои. — Затем он снова повернулся ко мне. — А теперь, Элеонора, позволь мне проводить тебя в твои покои. Из их окон открывается великолепнейший вид на север, в сторону Трапезунда…

Я, впрочем, размышляла не о видах, открывающихся из окон дворца, а о самом Раймунде.

Он заметно возмужал с тех пор, как мы виделись, но остался таким же красивым, и царственного величия в нем даже прибавилось. В лице и волосах, обласканных солнцем, в каждой черточке благородного лица, в пронзительно-голубых глазах я замечала голубую кровь властителей Аквитании, видела трубадура, хитроумного политика, неотразимо привлекательного полководца. Тепло волнами разлилось по мне от макушки до самых пят.

Я пошла с ним в свои покои, испытывая невероятное смятение чувств.

Это было похоже на сон. Осязаемый и наполненный тонкими ароматами сон. Распахнув теплому ветру окна (великолепно застекленные в эту пору года), я вымылась в благовонной воде, а зажженные ароматические свечи понемногу убаюкивали меня. Слуги входили и выходили неслышно, доставив мне фрукты и сласти на блюде из хрупкого фарфора и чашу вина, охлажденного снегом с гор. Принесли целебные мази и бальзамы, благоухающие травами, дабы умастить мою кожу, огрубевшую и растрескавшуюся под дождями и сильными ветрами. После всего, что последовало за горой Кадм, блеск двора Раймунда ошеломил меня. Я с головой окунулась в это блаженство, купалась в нем, впитывала его. Некоторые из ранок на коже затянулись благодаря ароматной воде, струившейся в большие чаши. Не переставая восхищаться предоставленными мне покоями, я по самый нос погрузилась в воду, которой была наполнена выложенная мозаичными узорами ванна. Стены комнаты сплошь были покрыты фресками, изображавшими музыкантов и танцоров, высоко подпрыгивавших, весело скакавших. Одна из служанок тихо наигрывала на лютне, услаждая мой слух. Когда же я вышла из ванны и другая служанка обернула меня тончайшим полотном, принесли шелковый халат, мягкие туфли и украшенный самоцветами обруч, который поддерживал прозрачную вуаль из такого невесомого материала, что он проскальзывал меж моих пальцев.

Такой откровенной роскоши я еще не встречала.

Я выглянула из окна спальни, упершись локтями в теплый каменный подоконник, и насладилась тем видом, который так расхваливал Раймунд; над всем пейзажем царила гора Ливан. По долине двигались казавшиеся отсюда игрушечными караваны верблюдов. По древним караванным путям они привозили в Антиохию огромные богатства. Несметные богатства: пряности и красители, шелка, благовония и фарфор.

Меня привлек вид прохладной зелени, и я прошла в сад, села среди цветов, а немного позднее меня разыскал там Раймунд.

— Так-то лучше.

Он сел рядом со мной на покрытую подушками скамью, непринужденно вытянул свои длинные ноги и осторожно погладил пальцами мою щеку, поправил выбившийся из-под вуали локон — на солнышке волосы мои быстро высыхали.

— Я уж и позабыл, какая ты красивая. И как ярко блестят у тебя волосы, когда лучи солнца пронизывают их насквозь. — Он накрутил один локон на палец, а глаза улыбались от нахлынувших воспоминаний. — Помню, я звал тебя рыжей лисичкой — ты была тогда совсем еще ребенком.

— Я тоже помню. Меня это приводило в бешенство.

— А теперь ты выросла и стала красавицей. Сколько это мы не видались?

Я поджала губы.

— Лет двенадцать, а может, и больше. — Хотела засмеяться, но смех застрял у меня в горле. — Да, тогда я была ребенком, ничего не знала, ни о чем не тревожилась, ни за кем не была замужем.