— Мне жаль, что так вышло.

Джона промолчал.

— Если мое мнение чего-то стоит — я и сейчас уверен, что не ошибся в вас. — Сулеймани обошел стол, уселся на край напротив Джоны.

— Ну да.

Сулеймани нахмурился:

— Я пытаюсь помочь.

— Так постарайтесь мне поверить.

— Я верю…

— Вы предъявили мне обвинение со слов малолетней наркоманки, которую ДеШона терпеть не может! Разве не очевидно, что все это шито белыми нитками?

— Я хоть словом вам возразил? — Сулеймани выгнул пружинку-радугу, соединил ее концы. — Но мы — больница, отделение. Мы, как организация, должны соблюдать осторожность. Достаточно и намека. Вы же понимаете, пресса. Допрашивать жертву…

— Нет никакой жертвы! — не утерпел Джона. — Есть только третья сторона.

— Ладно, ладно, но поймите же: делу дан ход и уже все равно, кто виноват, — я же не говорю, что виновны вы, о’кей? Не говорю ничего подобного. Но в нас полетит грязь. Никто и разбираться не станет. Люди принимают такие вещи на веру — и вам, и нам на беду.

— Да, если бы в этом была хоть капля правды, — подчеркнул Джона. — Но ведь это сплошное вранье.

— Впечатление, вот что важно. Как люди это воспримут. И… ладно, я вижу, что вы не…

— Нет. Нет. Нет. Нет.

— Позвольте — позвольте задать вам один вопрос. На ваш взгляд, мы тут делаем полезное дело? Вы с этим согласны? И вы согласны, что важно продолжать эту работу? Никто другой не сможет помочь населению этих кварталов так профессионально, со знанием дела, как мы. Вы же видели, в каких условиях живет эта девочка. Наша программа — ее шанс на спасение. Мы не можем рисковать, портить себе репутацию или там… Если бы это была правда, — но я вижу, вы опять расстроились…

Джона покачал головой:

— Чушь какая.

— Гипотетически, — настаивал Сулеймани. — Будь эти обвинения правдой, вы бы согласились, что мы должны защищать нечто большее, чем вы и ваша карьера? В этом мы согласны?

— Ладно. Хорошо. Как скажете.

— Нет. Не как я скажу. Это слишком серьезно. Послушайте, — Сулеймани подался к нему, — не в первый раз нашему отделению предъявляют подобные претензии.

Джона промолчал.

— Не стану обсуждать с вами детали — все это очень, очень надежно удалось замолчать. Но поймите одно: мы не можем допустить, чтобы в больнице обнаружился еще один растлитель малолетних.

Джона сказал:

— Я — не растлитель.

— Конечно же, нет, — подхватил Сулеймани. — Конечно.

Как было велено, Джона ушел с работы, пропустил дневную лекцию.

Не переживайте, Джона. Мы разберемся во всем, вы и глазом моргнуть не успеете.

Соблазн был силен — отправиться в новостройки, отыскать Адию Хатчинс, приволочь ее в больницу. А еще лучше — доставить туда саму ДеШону. Девочка выступит в его защиту. Если доктор Пьер готов верить всяким вракам — пусть его. Джона сам подаст в суд. Диффамация. Харассмент. С заранее обдуманным намерением. Наймет в адвокаты Роберто Медину.

В школах вдоль Мэдисон-авеню как раз завершились уроки. Пробегавших мимо детей Джона мысленно сортировал по форме и поведению: в вельветовых штанах — из престижного Хантер-колледжа; анорексичные старшеклассницы в темных колготках и небесно-голубых юбках бегут за угол пить диет-колу и закусывать горохом с васаби. А вон те болтают по телефону и жуют пиццу, хвастаются репетиторами и бранят школьных учителей.

Мы не можем допустить, чтобы в больнице обнаружился…

На первом году обучения у Джоны, как у всех его сокурсников, развился синдром студента-медика. Если после целого дня в анатомическом театре болели ноги — значит, начинается подагра. Если от сидения над учебниками молоточки стучали в голове и шее — менингит, лихорадка Западного Нила, опухоль мозга.

Теперь этот синдром вернулся, но на этот раз Джона отыскивал у себя не физические, а моральные недуги. Вдруг ДеШона и в самом деле вообразила, будто он покушался на нее? С чего бы вдруг? — но перегруженный мозг готов был допустить все что угодно. Вдруг он и в самом деле переступил некую незримую линию? Ведь никогда неизвестно, как и что воспринимает ребенок, тем более такая задумчивая, молчаливая, травмированная малышка. Она уже прошла через насилие, быть может, ее пугает любое прикосновение? Он положил руку ей на плечо — и ожила старая травма. А может быть, — что, если — он и в самом деле изнасиловал ее, по полной программе, надругался и теперь обо всем забыл? Ну уж это полный бред, сказал он себе. Он же знает, что ничего подобного не делал. Но ведь скажи ему кто пять месяцев тому назад, что он способен зарезать человека, он бы и такую мысль отверг с негодованием. Вот какие с ним произошли перемены. Вот как она изменила его. Все самое скверное в нем выплыло наружу, как жир поднимается на поверхность кастрюли.

Полыхая, он дошел до остановки автобуса. Пробрался в дальний конец салона и по испуганным лицам пассажиров догадался, как перекошено злобой его лицо. Вот и хорошо, решил он. Это ему сейчас пригодится.

Здание, где жила Ив, охранял другой консьерж, молодой латиноамериканец, коротко стриженный и в очках.

— Кармен Коув, — произнес Джона.

— Как вас представить?

— Джона.

Консьерж набрал номер:

— Вас спрашивает мистер Джона. Да, мэм. — Положил трубку. — Восьмой этаж, квартира 8G.

В лифте Джона поймал себя на том, что непроизвольно трещит суставами, выгибает пальцы. Вышел стремительно — так и вломится к ней, сметая дверь, — и столкнулся с Ив.

— Как мило, что ты заглянул, — приветствовала она его.

— Пятьдесят баксов, — сказал он.

— Ты о чем?

— Или сотня? — Он вытер ладони о брюки. — Или ты купила ей крэк и этого хватило?

— Честно говоря, не понимаю, о чем ты…

Он сильно ее толкнул. Ив врезалась головой в стену, звук — словно две книги с силой ударились твердыми переплетами. Накренившись вбок, она падала в сторону и вперед, медленно, пока не рухнула бессильной грудой.

— Джона Стэм, — пробормотала она, — как же я по тебе скучала.

Он опустился на колени, сдавил ее лицо руками в гримасу — засочилась кровь.

— Я прикусила язык, — сообщила она.

— Я знаю, это твоих рук дело, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты призналась: это все ты.

Ее глаза, жидкие, дрожащие, так честно недоумевали, что Джона подумал: а вдруг он и вправду ошибся, вдруг она не сговаривалась с Адией Хатчинс. Нельзя же винить Ив всякий раз, как в его жизни что-то не склеится. Он допустил ошибку, чудовищную ошибку. Клеточки стыда делились, размножались, метастазировали. На этот раз придется попросить у Ив прощения. Он уж и рот раскрыл, но тут под его пальцами ее щеки, губы задвигались, складываясь — если б пальцы Джоны им не мешали — в улыбку. Дрожь сотрясла Джону от такого преображения. Он отпустил чужое лицо, отшатнулся.