Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Слово «ругани», раздираясь пополам паузой («руг/ ани»), сильно подчёркивается – оно взрывает всю строфу (вспомним: «И город на воздух строфой летит»).
В следующем стихотворении цикла, «Надоело», поэт говорит о ресторанных соседях, розовых, жирных обжорах, и у него вырывается отчаянный крик:
Нет людей.
Понимаете
крик тысячедневных мук?
Душа не хочет немая идти,
а сказать кому?
Неожиданность рифмы тут обеспечена звуковой глубиной и небывалостью соединения: «понимаете – немая идти»; во втором члене рифмы, слитом из двух слов, лишний гласный; он ослабевает при слиянии, а всё же усиливает неожиданность эффектом неравносложности: «нема(я) идти».
Можно ли сказать, что неожиданность тут комична? «Цикл из пяти» печатался в «Новом Сатириконе», но стихи эти далеко не шуточные: в последнем примере – вопль одинокого отчаяния. Поэма «Флейта-позвоночник» (1915) содержит немало подобных разрывов слова, приобретающих смысл трагический. «Пролог» поэмы кончается строками:
Из тела в тело веселье лейте.
Пусть не забудется ночь никем.
Я сегодня буду играть на флейте,
на собственном позвоночнике.
Как деформируется слово «позвоночнике» под влиянием предшествующего сочетания: «ночь никем»! Позвоночник словно перебит пополам, подобно тому, как переломано слово: «позвоноч/нике». А вслед за этим начинается глава I поэмы:
Версты улиц взмахами шагов мну.
Куда уйду я, этот ад тая!
Какому небесному Гофману
выдумалась ты, проклятая?!
И здесь вторые члены рифмы рвутся, деформируясь под влиянием предшествующих составных: «шагов мну – Гоф/ману», «ад тая – проклят/тая». И далее – столь же выразительно и громогласно:
Мне,
чудотворцу всего, что празднично,
самому на праздник выйти не с кем.
Возьму сейчас и грохнусь навзничь
и голову вымозжу каменным Невским!
Вот я богохулил,
орал, что бога нет,
а бог такую из пекловых глубин,
что перед ней гора заволнуется и дрогнет,
вывел и велел:
люби!
Слова-рифмы всеми звуковыми средствами выдвинуты вперёд, подчёркнуты, усилены. «Празднично – навзничь» – это очень интересная пара; рифмует здесь «празднич(но) – навзничь», а слог «но» повисает и, можно сказать, перебрасывается в начало следующего стиха:
(…но) самому на праздник…
А «не с кем – Невским» чуть ли не омонимы, сопоставление которых полно глубокого смысла. «Не с кем» – формула одиночества, «Невский» – многолюдный центральный проспект столицы; значит, члены рифмы образуют смысловой контраст и в то же время оказываются в звуковом отношении подобными. Смысловая противоположность при звуковом тождестве – вот чем является эта столь важная для Маяковского рифма.
Рифмы в следующей строфе не менее важны: «бога нет – дрогнет», «глубин – люби». В первой паре разрывается пополам глагол, и его звучание становится образом его смысла: «дрог/нет»; кажется, что «дрогнуло», «содрогнулось» само слово. А ведь речь идёт не о внутреннем переживании, а о геологическом катаклизме, о землетрясении: «…гора заволнуется и дрог/нет». Во второй паре слово «люби!» выделено не только рифмующими звуками, но и синтаксисом; предложение перестроено так, что важнейшие слова даются крупным планом. Вместо: «…а бог вывел из пекловых глубин такую, что перед ней заволнуется и дрогнет гора, и велел…» у Маяковского: «…а бог такую из пекловых глубин, / что перед ней гора заволнуется и дрогнет, / вывел и велел…»
Вследствие перестановок каждое звено фразы оказалось подчёркнутым, особенно же энергичное ударение падает на заключительный приказ: «люби!»
Все рифмы Маяковского небывалые, все они – впервые. Маяковский достигает этого либо слитием никогда прежде не соединявшихся слов («не с кем – Невским», «ад тая – проклятая», «по тысяче тысяч разнесу дорог – судорог», «ведет река торги – каторги», «нету дна там – канатом», «туже и туже сам – ужасом», «нашей ей – на шее»), либо сочинением новых слов, прежде в языке существовавших только как некая возможность – их иногда называют «потенциальные слова» («к двери спаленной – запахнет шерстью паленной», «гупенько – преступника», «голубо – любовь», «выжуют – рыжую», «признакам – вызнакомь», «выник – именинник»), либо звуковым сближением слов неравносложных или не рифмующих между собой по классическим представлениям («уюте – довоюете», «личико – вычекань», «точно – чахоточного», «неладно – ладана», «трупа – рупор», «число – слов»)[24]. При этом Маяковский принимает все меры, чтобы стоящие в рифме слова не только феноменальной по новизне рифмой, но и другими средствами оказались выделены. Вот яркий пример из «Флейты-позвоночника»:
Ох, эта
ночь!
Отчаянье стягивал туже и туже сам.
От плача моего и хохота
морда комнаты выкосилась ужасом.
«Ох, эта…» стоит отдельно, потому что рифмует с «хохота» и образует целый полный стих; слово «ночь» тоже стоит отдельно, потому что с него начинается другой стих. «Морда комнаты выкосилась ужасом»: здесь тоже выделено каждое слово – при помощи невероятной, фантастической метафоры, новообразования «выкосилась» и творительного падежа слова «ужасом», которое удлинено паузой, потому что рифмует со слитым вместе «туже сам», – оно звучит как «ужа/сом».
Такова система Маяковского – поэт создал её, как ему самому казалось, на развалинах классического стихосложения. Возможен принципиально другой путь обновления «репертуара рифм» – путь Бориса Пастернака.
Не разрушая старого
Пастернак тоже стремился к неожиданностям в рифме; он тоже противник «вечных рифм» типа «сладость – радость». Но он не создавал небывалых слов, не искал необычных составных рифм, не пользовался неравносложностью и прочими средствами, к которым прибегал Маяковский. Он сохранил старинную классическую систему, но вводил новые слова из таких областей бытия, которые до сих пор в поэзию не входили, слова, которых не знал поэтический язык предшествующей эпохи. Впрочем, если сами по себе слова порою и были знакомы читателю, то они, можно сказать, не были знакомы между собой – у Пастернака они вступают в новые рифменные соединения, и эти соединения ошеломляют читателя:
В нашу прозу с ее безобразьем
С октября забредает зима.
Небеса опускаются наземь,
Точно занавеса бахрома.
Еще спутан и свеж первопуток,
Еще чуток и жуток, как весть.
В неземной новизне этих суток,
Революция, вся ты, как есть.
Жанна д’Арк из сибирских колодниц,
Каторжанка в вождях, ты из тех,
Что бросались в
