Вася слезла с Пожары, поймала женщину и оттащила ее от огня. Ее ладонь покрыла кровь. Женщина издала слабый стон боли, но не говорила. Свет горящих домов озарял ее безжалостно. У нее было порезано горло, но не так сильно, чтобы убить ее сразу.

Она была беременна. Может, рожала. Потому не убежала с остальными. Вася не видела, остался ли с ней кто — то еще. Была лишь женщина, царапины на руках, которыми она отталкивала мужчин, и много крови на ее юбках. Вася прижала ладонь к ее животу, но он не шевелился, и там была большая кровоточащая рана…

Женщина задыхалась, ее губы синели. Она посмотрела на лицо Васи. Вася обхватила ее окровавленную ладонь.

— Мой ребенок? — прошептала женщина.

— Ты скоро ее увидишь, — твердо сказала Вася.

— Где она? — сказала женщина. — Я не слышу ее. Там были люди… о! — всхлип. — Они ранили ее?

— Нет, — сказала Вася. — Она в порядке, ты скоро ее увидишь. Идем, помолимся Богу.

«Отче наш» была тихой и знакомой, успокоила женщину, хоть ее взгляд опустел. Вася не знала, что плачет, пока слеза не упала на их соединенные руки. Она подняла голову и увидела бога смерти с белой лошадью рядом с ним.

Их взгляды пересеклись, но его лицо было без выражения. Вася закрыла глаза женщины, опустила ее на землю и отошла. Он не говорил. Ее тело замерло на земле, но бог смерти поднял женщину на руки, осторожно опустил на лошадь. Вася перекрестилась.

«Мы можем разделить этот мир».

Он посмотрел на Васю. Там мелькнули чувства? Гнев? Вопрос? Нет, лишь древнее безразличие бога смерти. Он вскочил на спину белой лошади и беззвучно умчался.

Вася была в крови женщины и пылала от стыда из — за того, что спала в лесу, считая себя умной, пока остальные ощутили на себе гнев татар.

— Что ж, — Медведь подошел к ней, — ты разбила безразличие моего брата. Дурак, он будет сожалеть о каждой мертвой девице, которую уносит в седле? — Медведь радовался этому. — Поздравляю. Я пытался вызвать эмоции у него годами, особенно гнев, но он холоден, как его время года.

Вася едва его слышала.

— Будет весело зимой, — добавил Медведь.

Она лишь медленно повернула голову.

— Священника нет, — тихо сказала она. — Я не могу ничего сделать для нее.

— Зачем тебе? — спросил нетерпеливо Медведь. — Ее народ скоро выйдет из укрытия, они помолятся и поплачут, сколько нужно. И она мертва, ей все равно.

— Если бы я… если бы я не…

Медведь посмотрел на нее с презрением.

— Не что? Ты играешь за зримую и незримую Русь, а не за жизнь одной девицы.

Она сжала губы.

— Ты мог и разбудить меня, — сказала она. — Я спасла бы ее.

— Ты? — спокойно спросил Медведь. — Возможно. Но мне нравились крики. И ты сказала мне не будить тебя.

Она отвернулась, ее стошнило. После этого Вася встала и попила воды из ручья. Она смыла кровь с тела мертвой женщины и поправила ее конечности. А потом Вася вернулась к ручью, отмыла себя в свете угасающих огней, не замечая холод. Она терла кожу песком, пока не задрожала от холода. Она смыла кровь с одежды и надела ее мокрой.

Когда она закончила, то медленно обернулась. Медведь и дед Гриб смотрели на нее. Они молчали. Дед Гриб хмурился. Медведь не насмехался, а выглядел растерянно.

Вася тряхнула волосами и обратилась к деду Грибу:

— Пойдешь в бой, друг?

Дед Гриб медленно покачал головой.

— Я — лишь гриб, — прошептал он. — Мне не нравятся страх и огонь, и я устал от этих воинов. Они не заботятся о растениях.

— Мне это нравилось, — сказала Вася, не щадя себя. — Страх и огонь этих ночей. Это придавало ощущение свободы и силы. Другие заплатили за мою радость. Дед Гриб, увидимся у озера, если Бог позволит.

Дед Гриб кивнул и пропал меж деревьев. Восходило солнце. Вася глубоко вдохнула.

— Идем к Дмитрию Ивановичу, покончим с этим.

— Первые хорошие слова с твоего пробуждения, — сказал Медведь.

32

Куликово

Русские прибыли к Куликово в конце третьего дня и разбили лагерь. Даже Дмитрий молчал, лишь отдавал необходимые приказы, устраивая людей на ночь, продумывая действия на рассвет. У него были отчеты о количестве. Но отчеты нельзя было сравнить с увиденным своими глазами.

Мамай привел основную часть. Они растянулись одним рядом вдоль поля, сколько хватало взгляда.

— Люди боятся, — сказал Саша Дмитрию и Владимиру, пока они ехали к устью Непрядвы, притока Дона, для разведки. — От молитвы их не станет меньше. Мы можем говорить им, что Бог на нашей стороне, но люди видят количество врагов. Дмитрий Иванович, их вдвое больше нас, и еще не все прибыли.

— Я вижу количество, — сказал Владимир. — И я сам не рад.

Подданные Дмитрия и Владимира ехали достаточно далеко, но шептались, глядя на врага, с хмурыми лицами.

— Ничего не поделаешь, — сказал Дмитрий. — Нужно молиться, хорошо накормить людей на ночь и поднять завтра в бой раньше, чем они начнут переживать.

— Мы можем кое — что еще, — сказал Саша.

Двоюродные братья повернулись к нему.

— Что? — спросил Владимир. Он относился с подозрением к Саше после возвращения, помня его союзников и зная о Васе, его сестре со странными силами.

— Вызвать их в бой один на один, — сказал Саша.

Стало тихо. Бой один на один был предсказанием. Это не остановит бой, но у победителя будет расположение Бога, и все в обеих армиях знали это.

— Это воодушевит людей, — сказал Саша. — И это все изменит.

— Если наш воин победит, — сказал Владимир.

— Если он победит, — признал Саша, глядя на Дмитрия.

Дмитрий молчал. Он смотрел на грязь и воду открытого поля и на татар вдали, их лошадей было так же много, как осенних листьев в угасающем свете. За ними лежал полоской серебра Дон. Три дня шли холодные дожди. Теперь небо потемнело, будто обещало ранний снег.

Дмитрий медленно сказал:

— Думаешь, они согласятся на такое?

— Да, — сказал Саша. — Они разве испугаются отправить воина?

— Если они согласятся, то кого послать от нас? — сказал Дмитрий, но, судя по тону, знал ответ.

— Меня, — сказал Саша.

Дмитрий сказал:

— У меня сотни людей. Почему ты?

— Я — лучший боец, — сказал Саша, не привирая. Это было фактом. — Я — монах, слуга Божий. Я — лучший шанс.

Дмитрий сказал:

— Ты мне нужен рядом, Саша, не…

— Брат, — пылко сказал Саша. — Я разбил сердце отца, покинув дом мальчиком. Я не был верен клятвам, ведь не мог молчать в монастыре. Но я и не предавал землю, что родила меня. Я был верен ей, защищал ее. Я защищу ее и теперь, на глазах обеих армий.