– Не имеющий ничего завидует тому, кто имеет грош. Но еслидать ему грош, он станет завидовать тому, у кого есть стальная марка. Я неверю, что природа человека изменится лишь от того, что он сыт и одет. ЛетуньяХелен – из состоятельного рода, но разве богатство дало ей счастье? Может быть,не хлебом единым жив человек?

– Люди разделены меж собой… – помолчав, ответил мойсобеседник. – Ты сам видел граничные рубежи. Ты знаешь, каково быть чужаком вчужом краю – и что такое чужой край для чужака. Разве не понял ты, что втораябеда человеческая – в различии между людьми? В разных языках, перемешанных современ Вавилонской башни, в разных законах, насажденных жадными и трусливымиправителями. Слово даст Маркусу богатство и силу – так пусть же он употребитСлово, чтобы стереть границы. Пусть мир станет един, пусть рухнут всесторожевые вышки на границах, пусть люди, как прежде, заговорят лишь на одномязыке. Не стоит лить ради этого кровь – богатство и сила Маркуса будут таковы,что мир сам упадет к его ногам.

В единый миг у меня перед глазами будто пронеслись всестраны, что довелось повидать. Золоченые и голубые маковки руссийскихминаретов, юрты киргизских кочевников в бескрайней степи, изогнутые крышикитайских пагод. Даже те страны, где не случалось быть, представились ясно, словноцветные литографии в печатной книге: вигвамы индейцев и пирамиды ацтеков,глинобитные лачуги чернокожих и построенные изо льда иглу эскимосов. Страныдикие и страны просвещенные, большие и малые, с обычаями смешными илистрашными…

– Я бывал в разных странах, – прошептал я, сбрасываянаваждение. – Учился разным языкам, видел разных людей. Но разве не воюют межсобой провинции в единой Державе? Разве крестьянин больше ненавидит неведомогоему китайца, горбящегося на рисовом поле, чем такого же крестьянина изсоседнего села, вырастившего больший урожай? И надо ли забывать свой язык,чтобы понять чужака? Разве под разноцветной кожей не течет у всех краснаякровь? Все люди и без того едины.

Тот, с кем я говорил, засмеялся вновь.

– Еще одна беда человеческая в том, что вера ослабла. КогдаИскупитель произнес Слово – все поверили, что Слово то – свыше. Страны и народы– все пришли к нему, как послушные овцы идут к доброму пастуху своему. Но дветысячи лет миновало с тех пор, а обещанный Рай так и не расцвел на земле.Тысячами осколков разлетелось Слово по земле, утратило силу и величие. Пусть жеМаркус не испугается сделать шаг! Пусть он возродит Слово во всем прежнеммогуществе, пусть докажет его силу. Пусть люди падут перед ним на землю во всемвосторге вернувшейся веры, пусть несут его на руках, не давая коснуться земли!

– Если вера требует доказательств – это не вера, а знание, –ответил я. – И разве люди стали верить меньше? Брат Рууд, святой паладин, верилв Искупителя и Сестру всей глубиной своей души. Был в нем порок тщеславия, нолишь потому, что хотел Рууд доказать свою веру. Но ведь не помешала ему вераубивать! Так зачем искушать людей новыми чудесами?

И мой собеседник опять рассмеялся.

– В твоих советах не было надобности, – сказал я тогда. –Маркус и без того собирается дать каждому богатство, объединить все страны подсвоей рукой, доказать, что владеет Изначальным Словом. Он сам так решил.

– Что ж, – с иронией ответил ночной гость. – Тогда в моейпомощи и впрямь нет нужды.

– И все-таки кто ты? – спросил я.

– Незваный гость, имеющий обыкновение давать советы.

Я вновь ждал смешка, но его не последовало.

– Тогда, быть может… – Я запнулся на миг. Кем бы ни был мойсобеседник, как бы ни тяготило само его присутствие… но… – Может быть, тыприсоединишься к нам?

Кажется, впервые за все время беседы он опешил. И в голосе,до того неизменно доброжелательном, появилась едкая ирония:

– Ты говоришь это серьезно, Ильмар? Мне чудится, что я былтебе чем-то неприятен.

– Все мы не ангелы, – сказал я, пожимая плечами. – Но еслиты тоже хочешь прийти к Богу – нам по пути.

Он молчал очень долго. Потом засмеялся – будто захлебывался.

– Может быть, мне даже жаль, что я отклоню это предложение.Может быть.

В первый раз за весь разговор его смех вызвал у меня недрожь, а смущенную жалость.

– Но… – начал я.

Налетел порыв холодного ветра, и, видно, прорвался подстеклянный колпак фонаря – фитиль замерцал и погас. Мой собеседник поднялся –тяжело, словно старик.

– Мне пора, вор. Наша беседа была любопытной. Пускай и неслишком плодотворной.

– Постой. – Я тоже встал. – Куда ты так спешишь?

Но он уже сделал шаг в темноту, а света звезд было слишкоммало. Лишь веял холодный ветер, будто проснувшись от тяжкого сна.

– Ну как угодно, – сказал я. И понял, что уже различаюочертания фонарного столба, ограду, гостиницу. Светало стремительно инеудержимо. Опершись о столб – ноги, конечно же, затекли, я с изумлениемогляделся. Понятное дело, пока фонарь горел, его свет забивал начинавшийрассвет.

И все-таки не припомню, чтобы утро наступало так быстро!

Засеребрился купол храма, порозовели верхушки деревьев.Блеснула вода в грязном ручейке, что тек вдоль поля. Вдали на дороге показаласьтелега, катящая к селу, в каком-то дворе звонко пропел первый петух. Нервнобрехали чем-то взбудораженные собаки, и уже доносился из ближайшего двора голосхозяина, ничего хорошего псу не сулящий.

А моего собеседника уже и след простыл. То ли он притворилза собой ворота, то ли сиганул через забор… На всякий случай я подошел кограде, посмотрел вокруг. Нет никого, никаких затаившихся янычар, никакихлюбителей давать советы.

Может, все-таки он был не из османской тайной стражи?

Тогда кто?

– Эй!

Я обернулся – из-за гостиницы вышел паренек-османец сдубинкой на поясе. На меня он смотрел очень неодобрительно. И, похоже,подозревал в нечистоплотности:

– Эй, нельзя тут! Туда иди, отхожий место там!

Дрых небось в кустах, вместо того чтобы караулить. А теперьвыделывается. Смешной парень.

– Я на рассвет смотрю, – сказал я добродушно. И невольноначал коверкать язык, как это водится в разговоре с чужаками. – Рассветсмотреть, утро скоро!

– Рассвет смотреть, а отхожий место – там! – все-такиуточнил паренек и зашагал дальше. С таким видом, будто честно караулил всюночь.

Дороги в Османской империи похуже державных. Дилижанспотряхивало, бросало из стороны в сторону, так что ни есть-пить, ни книгупочитать, ни в карты сыграть не было никакой возможности. Только и оставалось,что разговаривать, поглядывая в оконце.