Словно понял его Профессор. Руку протянул, плеча на миг коснулся.

— Не завидуйте, Алексей. Рано!

Потянулся к «мыши», достал коробку с диском.

Поколдовал.

— Ну, вперёд! А мы пока с Алексеем в аптечке пороемся. Вдруг пригодится?

Когда в коридор вышли, решил Алёша — не всерьёз это. Шутит Профессор, наследницу своенравную пугает. Даже когда Женин папа стенной шкаф открыл и достал картонную коробку, все ещё не верил.

— Что-нибудь от головной боли. И валерьянку…

Понял Алёша — не шутит. Заспешил, в груде лекарств копаясь. Анальгин почти сразу обнаружил, а с валерьянкой загвоздка вышла. Все не то и не то…

Зачем валерьянка? Сначала «Pain Control», потом «Cable Car Ride». Или… Не поможет?

Валерьянка обнаружилась на самом дне — небольшой флакончик, под крышкой — белая вата. Достал Алёша, лекарства обратно уложил, повернулся, чтобы коробку Профессору отдать.

Не успел. Ева закричала — громко, отчаянно…

* * *

— Нет, нет, папа, лекарства не надо, и нашатыря не надо, чуть позже анальгин выпью. Голова… Ничего, пройдёт, сама виновата. То есть, не виновата, захотела — увидела…

— Все-таки выпей. Потом релаксационную программу поставим… Ну-с, молодые люди?

— Профессор! Так нельзя, это жестоко, это…

— Алёша, не надо! Я увидела, увидела!.. Такое… В первый миг — картинка, какой-то город, улица, автомобили странные. Потом — навалилось. Лица, сотни лиц, голоса, голоса, кричат, перебивают, словно что-то важное хотят сообщить. Но не понять ничего, слишком… слишком много. Все как… как в калейдоскопе. Мелькает, дрожит. И больно, больно…

— Да… Это и видят наши добровольцы. Основная Информация. Оценили? Только один из миллиона способен выделить отдельные детали, понять смысл. Наши возможности все-таки не безграничны. Впрочем, если вы согласны на лоботомию… Чип в мозгу не помешает?

ВИА «Czerwone Gitary».

(3`47).

Самая сильная песня «червоных». Не забывается и не забудется. «Niepocieszony mija czas, bo za jednym czarnym asem — drugi as…» Кто бы спорил!

Воскресенье, 24 августа 1851 AD. Восход солнца — 7.12,

заход — 17.36. Луна — IV фаза, возраст в полдень — 26,6 дня.

Мбомо, человек очень наблюдательный, отметил, что к югу от Замбези наиболее употребительным восклицанием является «Отец мой!». На севере, то есть в этих местах, чаще говорят: «О, мать моя!». Из этого он делает далеко идущие выводы о положении и правах африканских женщин. В подкрепление своих умозаключений, Мбомо приводит виденную им на рынке в Талачеу сцену, когда некая негритянка назло (!) мужу отказалась продавать курицу даже за весьма немалую цену.

Кажется, Мбомо заразился от европейского племени социологической лихорадкой. Я бы с выводами не спешил, хотя назначение леди Ньямоаны воеводой целого войска симптоматично.

Между прочим, это войско сегодня получило боевое крещение. Не рискну написать «мы» — в бою мы не только не участвовали, но даже не смогли его толком разглядеть.

Около десяти утра я заметил немалую суету в колонне. Солдаты показывали пальцами куда-то на восток, но кроме высокой травы и нескольких деревьев мопане ничего увидеть было нельзя. Я подумал о приближающемся хищнике (львиные прайды встречаем каждый день). Но тут солдаты, следуя команде, схватили копья и с криками бросились вперёд. Надо сказать, манёвр выглядел достаточно слаженно для новобранцев. Одна из причин несомненно та, что каждым десятком командует опытный ветеран из профессиональных наёмников. Подобную практику я видел в Судане, где таких командиров именуют отчего-то «драгоманами».

Сообразив, в чем дело, мы с Мбомо озаботились привести в порядок наш арсенал. Я отвёл Викири и Куджура подальше, в противоположную сторону. Чипри, почуяв опасность, беззвучно скалился, вздыбливая шерсть на холке и то дело поглядывая на меня — вероятно, в ожидании команды. Моя маленькая армия была полностью готова, и я почувствовал нечто, напоминающее гордость. Убедившись, что оружие у Мбомо заряжено, я посмотрел в сторону носилок леди Ньямоаны. Если враг прорвётся, моё место там.

Обошлось. Вдалеке прогремело несколько мушкетных выстрелов, затем, приблизительно через полчаса, воины начали возвращаться, громко переговариваясь и смеясь. Вскоре мы узнали, что дозором было замечено до сотни вооружённых людей, пытавшихся подобраться ближе к дороге, скрываясь в густой траве. Бой был недолгим — враг бежал, почти не оказав сопротивления.

У нас убито двое новобранцев, причём один — из нашего же мушкета. Враг оставил пять трупов. Подозреваю, что в их число включили и раненых, не успевших убежать. A la guerre comme а la guerre. Увы…

Я осмотрел трофеи. Это копья, большие и тяжёлые, с кожаным ремнём, явно предназначенные для войны, а не для охоты. Макарака называют такое оружие «бодди».

Хотя пленных не было, все почему-то уверены, что нападавшие — жители Сешете, ближайшего селения на нашем пути. Стоит громкий крик, десятки голосов повторяют одно и тоже: «Гур! Гур!» — «Месть! Месть!». Гнев вызван тем, что Сешете числится в подданстве рундо Калимботы.

Итак, месть. Мы на войне.

Между прочим, этот частный случай неплохо иллюстрирует целую систему. Я уже упоминал о неплохом порядке в войске. Добавлю — дезертирства нет, более того, носильщики несут службу (и груз) честно, не пытаясь выбросить кладь или тем более украсть. Никакого чуда нет — в государстве Калимботы действует круговая порука. За дезертирство головой ответит не только командир, но и все племя, откуда родом бежавший. Первыми карают родственников, невзирая на возраст и пол. Такой же порядок действует относительно разбоев. За всякое нападение ответственность несёт соседнее селение, посему местные негры сами следят за порядком на своей земле.

Трудно сказать, как такие обычаи совместить с привычными мне европейскими ценностями. Что важнее — права отдельной личности согласно Habeas corpus Act — или безопасность целой страны? Ответ я уже знаю. Местные негры переспросят меня, дабы уточнить, о чьей (!) личности идёт речь?

С леди Ньямоаной мы виделись, но мельком. После боя, во время короткого привала, я подошёл к её носилкам. Леди о чем-то говорила с командирами мачака, и я, не желая мешать, коротко поздоровался. Она кивнула в ответ — милостиво и одновременно учтиво.

Её слушают. Каждое слово этой женщины — закон. За неё идут на смерть. Моя шотландская кровь начинает закипать (подобно крови Святого Януария в неаполитанском соборе Сен Дженаро) при мысли о любом деспотизме. Меня ничуть не восхищают столь любезные англичанам «красоты» королевской власти. Сие суть не что иное, как пережиток язычества в худших традициях злокозненного папизма. Но я далёк от легкомысленного анархизма. Люди должны повиноваться иным людям, и тот, кто способен не считаться, а быть вождём, заслуживает всяческого уважения. В этом смысле, леди Ньямоана — настоящая королева.