– Никаких встреч мне там никто не назначал, инспектор. Я никогда не пренебрегаю временем, когда сцена свободна, только и всего. В моём ремесле постоянные репетиции – залог успеха, так же, как в вашем – умение распознавать правду среди лжи.

– А ещё в вашем ремесле крайне важно умение лгать с честным лицом, – парировал Тревишем. – Ложь – хлеб фокусника, не так ли? Помню, как-то раз в Корнуолле, на деревенской ярмарке, один из вашей братии облапошил меня дважды, и каждый раз улыбался мне так, точно единственным его прегрешением в жизни был пропуск воскресной службы дождливым утром.

– Я давно не выступаю на ярмарках, инспектор, – не выдержал Рафаил. – И, с вашего позволения, я иллюзионист, а не фокусник.

– Не вижу особой разницы, – покачал головой Тревишем. – Так значит, вы отправились в театр, чтобы…

– Поразмыслить над новым номером.

– Отчего же вам не размышлялось в пансионе? – брови Тревишема приподнялись, он и вправду не мог взять в толк, зачем кому-то брести сквозь снежную метель в пустой и холодный театр, если можно провести вечер в тепле и довольстве.

– Здесь было шумно. Вчера, как вы наверняка знаете, состоялась премьера пьесы мистера Адамсона.

– Нет, понятия об этом не имел, – искренне признался Тревишем. – Я полагал, «Лицедеи Адамсона» – артисты мюзик-холла.

– Не все и не только, – расплывчато возразил Рафаил. – Иной раз приходится менять сандалии на котурны[15]. Актёрская стезя порой преподносит сюрпризы, знаете ли, – и он непринуждённо рассмеялся, а стул под ним издал явственный скрип.

Инспектор его веселье не разделил. Прищурившись, он, не скрывая неодобрения, оглядел свидетеля с ног до головы и продолжил вести допрос.

– Во сколько вы покинули пансион, мистер Смит?

– В десять с четвертью.

– Откуда такая точность? Вы всё-таки спешили к назначенному часу?

– У меня привычка следить за временем, инспектор. Тщательный хронометраж – ещё одна составляющая моего ремесла.

– Надо же, как мы с вами похожи, – слабая улыбка смягчила резкие черты лица полицейского, сейчас Тревишем, большой приверженец строгого расписания, казался почти дружелюбным. – Всё ли было в порядке с мисс Бекхайм, когда вы покидали пансион? И может ли кто-нибудь подтвердить, во сколько вы ушли?

– Я не видел мисс Бекхайм, когда уходил. И, боюсь, мои слова некому подтвердить, – Рафаил развёл руками. – Вечеринка по случаю премьеры была несколько… э-э-э… сумбурной, инспектор. Все ходили туда и сюда, внизу, в гостиной, завели виктролу… Когда я уходил, кто-то собирался устроить танцы. Скорее всего, инициатором был Эдвард Пирс или Джонни Кёртис. Ну, или они оба. Рискну предположить, что шумное веселье утомило мисс Бекхайм, и она ушла в свою комнату.

– Это лишь предположение, мистер Смит, или вы…

– Только в качестве предположения, инспектор. Исключительно, – уточнил Рафаил, оценив серьёзность полицейского и то, с какой готовностью уличить его во лжи тот подался вперёд.

– Преступление, как вам известно, произошло в ванной комнате, где и обнаружили мисс Бекхайм. При вас она не упоминала, что собирается принять ванну или…

Рафаил Смит выпрямился и, задрав подбородок, отчеканил:

– Не знаю, инспектор, что вы думаете о нравах, царящих в артистической среде, но, уверяю вас, между мной и мисс Бекхайм было не принято обсуждать подобные вещи.

Тревишем, в глубине души подозревавший всех артистов в поведении вольном и не слишком щепетильном, не ожидал, что его слова вызовут такую бурную реакцию.

– Что вы, мистер Смит, я не имел в виду ничего порочащего… э-э… репутацию мисс Бекхайм, – осознав, что зашёл чересчур далеко, он попытался исправить ситуацию. Гатри, который чуть ли не впервые видел, как инспектор идёт на попятную, с уважением посмотрел на свидетеля и одобрительно засопел в своём углу, старательно записывая его ответ. – Ну, хорошо, – Тревишем с досадой помассировал прикрытые веки, – ссорилась ли мисс Бекхайм с кем-либо накануне произошедшего?

Что-то изменилось в лице Рафаила Смита. Его возмущение намёками инспектора на нечто предосудительное испарилось, он ссутулился, и хлипкий стул под ним вновь скрипнул и накренился. С неподдельной болью в голосе он произнёс, обращаясь больше к себе, чем к инспектору:

– С Лавинией на самом деле невозможно было поссориться. Она была истинной леди, инспектор. Пусть порой она и давала волю чувствам… но ко всему прочему она была большим артистом. И ещё она была добра. И вот теперь её нет. Не представляю, как это переживёт Арчи. Он был привязан к ней много больше, чем сознавал это сам.

– Арчи? Полагаю, вы имеете в виду мистера Баррингтона?

Рафаил Смит кивнул и вновь сел прямо. Минута слабости прошла.

– Их связывали отношения… м-м-м… романтического характера? – осторожно поинтересовался Тревишем.

– Их связывали долгие годы искренней дружбы, инспектор, – твёрдо отринул очередные инсинуации Рафаил Смит. – Они были знакомы много лет, а Лавиния всегда проявляла заботу к тем, кто был ей дорог. У неё, знаете ли, было сердце.

– Значит ли это, мистер Смит, что никто в труппе не мог затаить на мисс Бекхайм злобу?

– Это совершенно исключено, инспектор.

– И у вас нет никаких предположений, кто мог нанести несчастной мисс Бекхайм удар вот этим вот ножом? – Тревишем рукой в перчатке эффектно выхватил откуда-то из-за спины нож и поднял его над столом, держа двумя пальцами за кончик рукоятки.

– Ни малейших предположений, инспектор, – на лице свидетеля не отразилось ни замешательства, ни страха.

– А вот эта вещь вам знакома? Можете ли вы назвать её владельца? – Тревишем вновь, словно ярмарочный пройдоха, развернул в воздухе лиловый шелковый платок, испещрённый тёмными пятнами.

– Впервые вижу, инспектор, – всё тем же бесстрастным, даже равнодушным тоном ответил иллюзионист.

Когда свидетель в сопровождении сержанта покидал столовую, инспектор отметил про себя, что обут он в донельзя поношенные молескиновые ботинки, какие лет десять тому назад выдавали благотворительные общества уличным бродягам.

* * *

– …перевернули вверх дном! По чемоданчику с гримом точно ногами топтались! Раскидали вещи по комнате! Вы что же, считаете, что если вы полицейские, то вам всё…

Высокий въедливый голосок следующей свидетельницы инспектор услышал ещё до того, как она, сопровождаемая сержантом, вошла в столовую.

Невысокая, вся в светлых кудряшках, которые сейчас были несколько растрёпаны, девушка предстала перед ним разъярённой фурией, и он предпочёл её успокоить.

– Присаживайтесь, мисс Крамбл, присаживайтесь… Приношу вам свои извинения за некоторые неудобства, но вы должны и сами понимать, что…

– Ничего я не должна! Сэр, – подумав, всё же прибавила она и продолжила уже не так запальчиво, но с прежним недовольством: – Моя комната! Да это же просто кошмар какой-то! Ваши люди… Эти констебли… Они рылись в моих вещах! Даже в ящике с бельём! – голос её взметнулся ещё