Стены одиночной палаты принялись сближаться, давя на Крылатого, стискивая его, сжимая, ломая грудинные ребра. За окном тянул свою песню ветер, а пыль, нанесенная им сквозь ставни, медленно оседала в кровавую лужу.

Руки, на которые Лин опирался, еще поддерживая свое тело, ослабели, и он начал медленно сползать вниз, в самый омут, не чувствуя ничего – ни кашля, разрывающего его изнутри, ни удушья, почти лишившего его жизни, ни вкуса крови, что заполнила рот.

* * *

Юли не находила себе места. Она то металась от одной стены своего закутка к другому, то всматривалась в окно, за которым было видно лишь пылевые наносы да то, как порывы бешеного ветра расшвыривают песок и пепел. В коридор из палат лазарета неслись слабые хрипы, легкие стоны с редким кашлем. Весь мир отдался дурманному сну.

Юли и рада была бы сейчас вместе со всеми мирно спать и видеть спокойные сны, но вместо этого девушка снова и снова подходила к окну. Бабушки видно не было.

Не было и высокой женщины в изумрудном платье. Юли не позволяла себе задуматься, что же она увидела, замерев в коридоре, – она гнала эти мысли, точно зная, что сойдет с ума, если в них погрузится.

«Бабушка ушла за помощью, – беззвучно твердила Юли. – Бабушка ушла за помощью, а мне просто что-то почудилось. Ерунда. Ерунда».

Но уверенности в этом у нее оставалось все меньше.

Девушка присела было почитать, но буквы расплывались, стоило только опустить на них взгляд. Ей больше не хотелось ни пить, ни есть. По рукам то и дело пробегали мурашки. Что-то сгущалось в воздухе. Что-то тревожное и всеобъемлющее. Больше пыльной бури за окном, больше ярости Лина вчерашней ночью, почти такое же большое, как таинственная женщина в изумрудном, которой вдруг стала Фета, ступающая за порог.

Юли со стоном сжала ладонями голову. Кудряшки свалялись и потускнели. Девушка чувствовала себя грязной и никчемной. Внутри разгоралось всепоглощающее желание действовать.

Ей хотелось вскочить, закричать, что есть мочи, встряхнуться, сделать что-то нужное, очень важное. Сделать то, что ей предначертано.

Она чувствовала, как в груди поднимается обжигающая волна силы, как дрожит на шее медальон. Тяжело дыша, Юли выскользнула в коридор и прислушалась.

Из одиночной палаты доносились хрипы.

В одну секунду девушка оказалась у двери, распахнула ее и вошла внутрь. На скомканной постели лежал Крылатый. Бледный, весь в крови, он, кажется, уже не дышал.

Юли упала на колени рядом с ним, не замечая, что угодила в широкую лужу крови. Она прикоснулась к влажной щеке Лина, и тот слегка вздрогнул, почувствовав прикосновение ее пальцев.

Крылатый застонал, силясь открыть глаза.

– Алиса? – выдохнул он и снова захрипел.

– Алиса, – утвердительно сказала Юли, поддерживая его голову.

Откуда-то она знала, что Лину осталось всего несколько вдохов, ровно на один меньше, чем выдохов. Нежность захлестнула ее, сметая на своем пути обиду прошлых ночей. Ей было уже не важно, кем она ему видится. Юли в это мгновение хотелось только одного – заставить умирающее тело дышать. Дышать свободно и легко, так, как дышит сейчас она.

– Спи, моя птаха, спи, – прошептала девушка, прижимая к себе вихрастую голову Крылатого, – солнце ушло за скалы.

Лин застонал, из уголка его рта полилась тонким ручейком алая кровь.

– В мире моей любви пахнут так пряно травы, – пела Юли.

Она осторожно опустила Крылатого на подушки и вдруг, не задумываясь ни на секунду, одним движением разорвала рубаху у него на груди.

– Спи, не видать огня, боли, печалей, страха, – уже громче запела она, прикрывая глаза.

Юли дотронулась до холодной кожи Лина, пробежала пальцами по ребрам. Сквозь веки она видела, как чернеет хворь в его теле и как собирается свет в ее прозрачных ладонях. Волна тепла поднималась из груди, становясь волной света. Он медленно проходил по тонким венам, озаряя их.

– Там, где люблю тебя… – еле слышно проговорила девушка.

А свет уже струился сквозь кончики пальцев, вливаясь в грудь Крылатого. Рассеивая темные пятна, пожирающие его изнутри. Еще мгновение она пылала собственным пламенем, медленно сжигающем ее, безболезненно, но неотвратимо, и вот тело Лина уже сверкало, полное ее силы.

– Спи, засыпай же, птаха, – выдохнула Юли, падая ничком на залитый кровью пол.

Медальон на ее хрупкой груди, истлевший по краям так, словно горел вместе с ней, вздрогнул и рассыпался в мельчайший древесный прах.

В этот же миг Лин заворочался на постели. Ему снился долгий, томительный сон. Он отчего-то был в лазарете, задыхался, захлебывался кашлем и кровью. Старая Фета приснилась ему злобной ведьмой, держащей в заточении хрупкую кудрявую девочку, которая живет за счет могущества крылатых медальонов.

– И приснится же! – вздохнул он, с наслаждением потягиваясь.

Тело полнилось молодой силой. Хотелось вскочить, добежать до Черты и прыгнуть вниз, вопя от ужаса и восторга. А потом долго летать над пустыней. Он давно не чувствовал себя таким живым и бесстрашным.

– Алиска! – крикнул Лин, не открывая глаз. – Мне такой сон приснился! Если принесешь завтрак, так и быть, расскажу!

Ответом ему стала гнетущая тишина. Так тихо никогда не было в общем доме. Лин открыл один глаз и увидел над собой низкий потолок лечебницы из сна. Ничего не понимая, он вскочил и спустил ноги с кровати. Ступни с противным хлюпаньем увязли в чем-то холодном. Лин опустил глаза и еле сдержал крик.

Густой запах крови ударил ему в нос. Возле кровати лицом в алой луже лежала Юли.

Лин вспомнил все мгновенно. Объятый леденящим ужасом, он поднял девушку на руки и аккуратно положил на кровать. Юли не дышала.

Не зная, что делать, не соображая толком ничего, Лин зачем-то принялся оттирать кровь с тонкого личика. Словно бы это могло вернуть ее назад. Крылатый смутно помнил, что задыхался в одиночестве, а потом кто-то пришел к нему, шептал что-то, прогоняя хворь ослепительным светом. Тогда он решил, что это и есть смерть. И что она куда более милосердна, чем думают живые.

Но к нему приходила не смерть.

– Что же ты натворила? – говорил он, вытирая кровь с бледной кожи щек. – Что ты натворила, глупая?

Лин не чувствовал, что по его лицу уже текут слезы. Он все тер краем простыни безжизненное лицо.

Когда дверь со скрипом распахнулась, Лин даже не повернулся. Весь его мир вдруг сжался до размеров бледного пятнышка – девичьего лица. А воздуха стало не хватать не из-за удушья, а от тоски, жалости и нежности к маленькой Юли. Если бы он только мог что-то изменить. Если бы хоть кто-то мог.

– Отойди, – услышал он знакомый голос.

Чья-то рука решительно отодвинула его. Лин поднял глаза и увидел, как Алиса – его Алиса, живая! – склоняется над Юли.