– Вы итальянец? – поинтересовался Сэм.

Бартоло поднял брови.

– Si. Из Италии. Я знаю доктора Росси. Вам только надо сказать ему, что я здесь.

– А вы, случаем, не из Турина?

Священник пристально посмотрел на него.

– Почему вы об этом спросили?

– Положим, догадался.

– Синьор Даффи, вы можете проводить меня к доктору Росси? Это все, о чем я прошу.

Сэм решил пойти напрямик.

– Может, я и знаю, где он. Если вы скажете, зачем он вам понадобился, я…

Бартоло поднялся.

– Наши дела не касаются посторонних, синьор Даффи.

Видя, что он берет чемодан с пола, Сэм быстро загородил собой дверь.

– Permesso, signor Duffy.[21]

Сэм не мог допустить, чтобы пастор в сутане разгуливал по району, расспрашивая о Феликсе. Но и довериться незнакомцу было бы верхом неосмотрительности. Внезапно его осенило.

– Не хотите ли меня исповедовать, святой отец?

– Perdonatemi, signore? Non capisco.[22]– Бартоло явно смешался.– Вы католик?

– Более-менее. Я много лет не был в церкви, но, пожалуй, меня можно назвать католиком.

– Здесь, в Нью-Йорке, очень много церквей. Я не ваш духовник, сын мой. Зачем обращаться ко мне?

– А если я скажу, что это перст Божий?

Священник поставил чемодан.

– Синьор Даффи, я не могу осквернить таинство исповеди. Если вы желаете соединиться с Отцом Небесным, от которого отпали по причине многих грехов, я вас выслушаю. Но если в вас нет стремления исповедаться, мне здесь нечего делать.

– Стремления, говорите?

Они снова сели, глядя друг на друга.

– Для настоящей исповеди нужны пять вещей. Сначала вы должны вспомнить свои грехи. Затем раскаяться в них всем своим сердцем.

– Я раскаиваюсь.

– Еще,– продолжал Бартоло,– вы должны положить для себя не грешить в будущем. Вспомнить людей и события, которые привели вас ко греху.

«Проще некуда»,– подумал Сэм. Забыть о доках и держаться поближе к Мэгги. Вот уж кто будет рад наставить его на путь истинный. Корал он, скорее всего, больше не увидит – и слава Богу, иначе грех обеспечен.

– И наконец, поделиться своими грехами со священником. После этого он налагает епитимью в виде регулярного чтения молитв.

– Если вы согласны меня выслушать, я готов.

Бартоло открыл чемодан и достал требник, четки и епитрахиль – длинную шелковую ленту около десяти сантиметров шириной с крестом, вышитым по центру и с каждого края. Он приложился к центральному кресту и перекинул епитрахиль через шею так, чтобы концы ее лежали на груди. В этом облачении он превращался в посредника между Богом и католической общиной, мог совершать таинства, отпускать грехи и исполнять обряд очищения. Итак, Бартоло взял требник, вручил Сэму четки и сел в жесткое кресло.

– Преклони колени или присядь, сын мой.

У Сэма пересохло во рту, едва он представил, что сейчас скажет священнику. Пожалуй, сидеть в таком положении не следует. Ползать во прахе – самое оно. Поразмыслив, он встал на колени.

– Благословите меня, отче, ибо я согрешил.

– Давно ли ты был на исповеди?

– Лет девятнадцать назад.

– Срок немалый. Однако приступим.

Сэм помолчал.

– Отче, я не уверен, что помню все свои грехи.

– Позволь мне тебе помочь.

Бартоло закрыл глаза и принялся перечислять грехи ума, слова и дела. Когда он закончил, из тридцати девяти исповедуемых грехов Сэм признал за собой почти все за исключением тринадцати. Три не касались его, так как он никогда не был женат, зато шесть других были связаны с сексом, пять из которых он совершал бессчетное количество раз.

– Проще сказать, чего я не делал,– усмехнулся он.

– Прошу тебя, сын мой.

– А как насчет лжи? – спросил Сэм.– Могу я начать с нее?

Бартоло открыл один глаз и разглядывал Сэма секунду-другую, после чего снова закрыл.

– Хорошо, начни со лжи.

– Я больше семи месяцев лгал всем о Феликсе Росси.

Священник воззрился на него, сложил руки на груди, и Сэм рассказал все, что знал, изучая его бесстрастное лицо.

– Они прячутся в Клиффс-Лэндинге, в доме, который Росси отписал горничной. Вот в чем я хотел исповедаться, святой отец,– закончил он.

Бартоло встал с кресла и молча прошелся по комнате. Сэм стоял на коленях, на сей раз раскаиваясь искренне. Получалось, он обратил клятву священника ему во вред.

– Ты готов исповедаться до конца, Сэм Даффи? Раскаиваешься ли ты в своей лжи?

– Еще нет, но обещаю раскаяться, когда они будут вне опасности.

– А возможно ли это? – спросил Бартоло.

Сэм не ответил.

– Что еще ты совершил греховного, сын мой?

– Я много обманывал, но не ради того, чтобы надуть или унизить кого-то. Я побывал в стольких драках, что и не сосчитать, и имел плотскую связь со многими женщинами. Одну из них я никогда не забуду. Меня чуть не с самого рождения одолевают нечистые помыслы, и я слишком часто шел у них на поводу.

– Сожалеешь ли ты о содеянном, сын мой?

– Я сожалею, что не смог устоять. Обещаю, отныне я буду стараться.

Бартоло выглядел обеспокоенным.

– Произнеси акт раскаяния.

– Вы мне поможете, отче? Я не помню его целиком.

Они хором продекламировали:

– Боже мой, я искренне сожалею, что оскорбил Тебя, милостивого Спасителя моего. Ненавижу все прегрешения мои и смиренно молю Тебя: прости мне все, вольно или невольно содеянное мною против заповедей и священной воли Твоей. Обещаю Тебе, Господи, и твердо решаю избегать всякого добровольного греха и всего того, что к нему приводит. Уповаю на милосердие Твое и благодатную помощь Твою, укрепляющую меня во всяком добре. Уповаю на милость Твою при заступничестве Пречистой Матери Твоей и всех святых. Аминь.

– В качестве епитимьи читай Розарий[23], сын мой. Ты подтвердил мои опасения. Именно такую исповедь я и ждал от тебя. Но не волнуйся. Я не нарушу обета и не воспользуюсь тем, что ты мне рассказал даже ради спасения собственной жизни. Как если бы я ничего этого не слышал.