— Демджи не мои, у меня нет права ими распоряжаться, — ответил он наконец, тщательно выбирая слова, — зато Ильяз…

— Мне неинтересно править собственной страной, — вяло отмахнулся Билал. — О независимом Ильязе мечтал мой отец, он был честолюбивым человеком… великим! А я человек обречённый. Святой отец говорит, у меня больная кровь, жить осталось несколько лет, и то если повезёт… — Только теперь я связала воедино небрежность в одежде, бледность кожи и постоянно усталый вид эмира. Это не высокомерие, а болезнь! — Даже если ты после победы отдашь мне Ильяз, сколько мне останется править им — год, два?

— Зачем тогда тебе нужна демджи? — не утерпела я. — Если ты хочешь перед смертью родить сына, можешь найти кого угодно!

Билал снисходительно улыбнулся.

— Всем известно, что демджи способны исцелять. Потому на чёрном рынке и предлагают их волосы и лоскуты кожи, а то и глаза… — Он махнул рукой. — Глупые суеверия! Другие считают, что у демджи нужно забрать жизнь… — Я вспомнила нож Махди, приставленный к горлу Далилы. Он надеялся обменять её жизнь на исцеление Саиды. — Но это просто неправильный перевод со старомираджийского… На самом деле в древних текстах сказано не «забрать», а «завладеть», точнее, получить в дар. Вспомните историю Хавы и Аталлы…

Я помнила. Они принесли клятву друг другу, произнесли брачные обеты. Любовь их была так сильна, что оберегала Аталлу в бою. А раз Хава была демджи…

«Брачные обеты!» Я застыла словно громом поражённая.

«Отдаю тебе себя! Всё, что моё, отдаю тебе навсегда, до последнего дня нашей жизни!»

Теперь для всех это просто красивый ритуал, но такая клятва в устах демджи исполнится непременно. Вот он, источник легенды: Хава на самом деле не давала мужу умереть! Она смотрела на него с крепостной стены, связав с ним свою жизнь, и он жил, пока она была жива. А когда умерла, умер и он — но не от горя, а от правды, произнесённой устами демджи!

Мы молча стояли на крыше, осознавая истину древней легенды.

— Отдай мне одну из своих демджи, — повторил Билал, царапнув меня взглядом. — Ей будет хорошо со мной, я никогда её не обижу… даже других жён не стану заводить — пусть родит только одного сына. Я хочу дожить до седых волос, увидеть внуков… Ты получишь моих солдат, Ахмед, и получишь трон — в обмен на одну-единственную девушку.

Он помолчал, обводя взглядом наши лица.

— Вижу, вам надо подумать… Утром я уезжаю в Ильяз. Привезёте мне жену, получите армию, а если нет… — Он пожал плечами. — Тогда я посмотрю со своей башни, как султан сжигает вас своим новым оружием, а сам успею умереть в своей постели, пока он доберётся до меня. А если вы возненавидите меня за это, выясним отношения после смерти.

По ночам я тосковала по пустыне сильнее. Тосковала до боли. Шира была права: в Измане толком не увидишь неба — жизнь кипит, слишком много вокруг городских огней, чтобы разглядеть в вышине созвездия умерших. Хотя в глубине души я знала, что тоскую не по звёздам. Всё изменилось, мы больше не были горсткой мечтателей в пустыне, и теперь мне не хватало той простоты, искренней и наивной уверенности в своей правоте, в том, что наше дело стоит всех лишений. Теперь начиналась настоящая война, которая требовала больших жертв, и я ощущала смутное беспокойство среди обитателей лагеря.

— Есть очень простой выход, ты знаешь, — пробормотал Жинь. Я лежала щекой у него на груди, и слова отдавались у меня во всём теле. Ночь давно наступила, и мы уже погружались в сон.

Из Скрытого дома все возвращались подавленные. Даже Шазад по большей части молчала. Ахмед с Жинем шли впереди, сердито обсуждая предложение эмира. Мы думали о том же самом. Хала с Имин были уже замужем, оставались только я и Далила, и кроме нас двоих было некому пожертвовать собой ради общего дела, чтобы получить солдат и наша война не превратилась в медленное самоубийство.

Да, я знала, какой выход имеет в виду Жинь. Если мы с ним поженимся, меня тоже можно будет списать со счетов.

— Понимаю, — буркнула я в ответ и замолчала.

Не стала говорить, что он сам никогда не простит себе, если спасёт меня за счёт Далилы, а если Ахмед попробует на меня надавить, то сразу перестанет быть тем, кому я доверила бы вести армию. Промолчала и о том, что бежала из Захолустья, а потом пересекала пешком всю пустыню вовсе не для того, чтобы оказаться замужем насильно, даже за Жинем.

Тем не менее моё молчание говорило само за себя.

Он обнял меня и притянул к себе, тёплый и надёжный, и я прижалась губами к его груди над сердцем, где было изображено солнце.

Вскоре он заснул, а я всё ворочалась. Промучившись несколько часов, осторожно освободилась от его рук и встала. Летняя жара заставила всех выбраться из палаток, люди лежали на траве тут и там, словно павшие на поле битвы.

Я потихоньку добралась до кухни, которая без набившихся людей казалась гораздо просторнее, и стала шарить по полкам в поисках кофе. Внезапно дверь с улицы с грохотом распахнулась, заставив меня подпрыгнуть на месте и сбить на пол какую-то бутылку, которая разбилась вдребезги. В кухню ворвался незнакомый мужчина, и я уже готова была наброситься на него с кочергой, когда заметила жёлтые глаза и расслабилась.

— Имин, что случилось?

Она обессиленно упала на стул у очага и тяжело перевела дух.

— Всю дорогу бежать пришлось… — Безбородое лицо юноши раскраснелось, на лбу выступил пот. — Весь город кишит этими абдалами. Один меня заметил… еле удалось оторваться. До ночи не мог вырваться из дворца, а рассказать надо. Рахим…

— С ним всё в порядке?

— Не совсем, — с иронией хмыкнула Имин, — он в тюрьме, так что всё никак не может быть в порядке. Живой, и то хорошо, а если верить дворцовым слухам, то его и не казнят. Рахима очень уважают в армии, это подорвало бы моральный дух солдат и уважение к власти. Отправят куда-нибудь на рудники, чтобы сам тихо загнулся от непосильной работы.

Новости были скорее хорошие, впервые за долгое время, но я не позволила своим надеждам слишком воспарить.

— Когда его отправляют, не знаешь?

Имин закатила глаза.

— Думаешь, я для собственного удовольствия от абдалов бегала? Завтра вечером!

Ахмеда я нашла в кабинете командующего. Ещё в коридоре был виден свет, пробивавшийся из-под двери, и я вспомнила сказку о злом джинне, который мерцающим огоньком в ночи выманивал детей из родительского дома и обращал в рабство.

За дверью слышались голоса.

— Далила, — устало произнёс Ахмед, — тебе нельзя…

— Нет, надо! — воскликнула она, и я замерла у порога, прислушиваясь. — Это тебе нельзя! Не будь меня, ничего вообще бы не случилось. Всё началось, когда я родилась, и маме… то есть Лин, пришлось бежать, а вам с Жинем — работать, чтобы нас прокормить, когда вы были ещё моложе, чем я сейчас. Из-за меня вы с ним выросли не здесь, а в Сичани, и потому началось восстание, погиб Бахи и Махди, и Саида, и все остальные! Я заварила всю эту кашу, мне и расхлёбывать. Почему ты не разрешаешь помочь?