– Сей секунд! – сделал оловянные глаза вестовой и бросился выполнять распоряжение.

Вода, принесенная им, неожиданно оказалась теплой, а в придачу к ней полагался изрядный кусок мыла, благоухающего каким-то восточным ароматом, и почти чистое полотенце.

– Ты где пропадал? – спросил у матроса Дмитрий, покончив с водными процедурами.

– В госпитале лежал, – с трагическим видом поведал Абабков. – Потому как я был наскрозь ранетый!

– Вот даже как!

– Так сами, небось, знаете, господин прапорщик, что у нас как кровь проливать за отечество, так одни, а как кресты давать, так кому-то иному!

– Ишь ты, – ухмыльнулся Будищев, хорошо знавший, что храбрость не входит в число добродетелей вестового.

– Обидно! – даже немного всхлипнул матрос, страстно желавший украсить свою голландку[59] крестом, но при этом упорно избегавший передовой.

– Как я тебя понимаю, братан! – сочувственно отозвался Дмитрий. – А не хочешь ли пойти ко мне в пулеметчики? Гадом буду, но все мои по окончании похода станут георгиевскими кавалерами! Ну, те, кто выживут, конечно.

– Покорно благодарю, – поежился от подобной перспективы Абабков. – Только на кого же я их благородие господина Майера брошу? Ить он пропадет без меня, ровно дите малое!

– И то верно, – ухмыльнулся Будищев.

– Ну, где вы там? – крикнул ему гардемарин. – Ваш ужин уже неоднократно остывал и новой поджарки просто не выдержит!

– Ничего страшного, я такой голодный, что того и гляди от твоего вестового кусок откушу, а он опять в госпиталь удерет.

– Я ему удеру! – рассвирепел моряк. – Будь моя воля, он бы у меня линьков[60] получил, как в блаженные времена Николая Павловича, а не лечение! Трус, дезертир, подлец!

– Грех вам, Александр Александрович, наговаривать на меня, – забубнил матрос, но его прервал обеспокоенный Шеман.

– Тише! – крикнул он, и все дружно начали прислушиваться к звукам канонады, внезапно раздавшимся на левом фланге.

– Что за черт? – удивился Дмитрий, так и не взявшийся за ложку.

– А ведь хорошо бьют! – заметил, присоединившийся к ним Берг.

Встревоженные офицеры собрались у бруствера и стали напряженно вглядываться в темноту, пытаясь понять, что же там происходит. Тут кто-то на центральной позиции догадался пустить ракету, затем еще несколько, и скоро весь горизонт осветился огнем. Стало ясно видно, что наши траншеи левого фланга на всем протяжении атакованы противником и оттуда ясно доносятся звуки боя и яростные крики дерущихся.

– Они сделали вылазку! – констатировал лейтенант и, повернувшись назад, во всю мощь своих легких закричал: – Гарнизон, в ружье!

– Блин, – выругался Будищев, – там же мой Федька!

– Мы ничем не можем им помочь! – почти простонал Майер.

– Надо обстрелять крепость, – подумал вслух Берг, и в этот же момент, как будто соглашаясь с ним, загрохотала вся русская осадная артиллерия. В текинскую цитадель полетел целый рой снарядов, бомб и ракет, послышались взрывы, трескотня ружей.

– Но почему они не атакуют нас?

– Тише! – заорал Шеман, и все замолкли в тщетной попытке расслышать за громом пушек звуки шагов подбирающихся к русским позициям текинцев.

– Идут, – хладнокровно заметил Дмитрий, отстраняя в сторону матроса, только что занявшего место у митральезы.

Гардемарин проделал то же самое у второй, а подпоручик приказал зарядить пушки картечью. Гарнизон застыл в тревожном ожидании неизбежной схватки. Темнота, окружавшая Калу, казалась живой и враждебной, откуда вот-вот выскочат враги, и начнется кровавый хаос. Однако скованные дисциплиной матросы и солдаты каменными изваяниями застыли на своих местах в ожидании приказа. Наконец, подбирающиеся ко рву текинцы стали отчетливо видны, и лейтенант выдохнул:

– Огонь!

Первыми рявкнули пушки, за ними зарокотали, собирая кровавую жатву, митральезы, а сверху дружно ударили берданки пехоты.

– Алла! – закричал кто-то из атакующих, но крик его тут же захлебнулся.

Судя по всему, нападавшие рассчитывали захватить русских врасплох и, нарвавшись на столь плотный огонь, дрогнули. Некоторое время их еще пытались поднять в атаку командиры или муллы, но град пуль и картечи не дал им ни единого шанса, и вскоре охваченные паникой враги побежали.

– Слава богу! – перекрестился забывший о своем лютеранстве Майер. – Выстояли…

– Но что же случилось на левом фланге? – задал мучивший всех вопрос Шеман.

– Резня! – мрачно ответил Будищев, потом обернулся к расчету и строго приказал: – Пулемет почистить и смазать. Ленты снарядить. Проверю!

– Есть, ваше благородие! – вытянулись матросы.

Берг, в свою очередь, приказал комендорам пробанить орудия и зарядить их на всякий случай картечью. Остальные офицеры вновь собрались у бруствера, пытаясь понять, что же все-таки произошло. В этот момент к прапорщику робко подкрался Абабков и заискивающим тоном спросил:

– Кушать-то будете?

– Что? – не понял тот.

– Я говорю, остыло…

Утро 28 декабря выдалось ясным и погожим. Едва поднявшись над горизонтом в нестерпимо лазоревое небо, ласковое солнышко начало пригревать замерзшую землю и сбившихся в кучу упрямых и озлобленных людей в военной форме. Многие из них прошедшей ночью были ранены, другие потеряли в жарких стычках своих товарищей, третьи просто не могли взять в толк, как такое вообще могло случиться?

По описаниям немногих уцелевших, накануне вечером саперный поручик Санденецкий со своими людьми занимался разбивкой на местности очередной параллели, которая должна была пройти ближе к Геок-Тепе и тем самым еще больше стеснить неприятеля.

Работа шла своим чередом, сначала выполнили разметку на местности, потом взялись за лопаты, а между тем, едва ночная темнота вступила в свои права, несколько тысяч туркменских воинов вышли из крепости и в полном молчании направились к русскому лагерю. Сначала им приходилось красться, затем и вовсе передвигаться ползком, но ни один из них не издал ни звука. Ни у кого не звякнуло снаряжение, никто не кашлянул, не чихнул и вообще никак не выдал своего присутствия, и только когда до проклятых «белых рубах» оставалось уже рукой подать, кто-то из солдат заприметил непонятную темную массу, неумолимо надвигавшуюся на них.

– Чего это? – недоуменно спросил он у товарищей.