В 1943 г. германская пропаганда утратила контроль над общественным мнением населения Украины{1497}. Среди украинских националистов разочарование политикой оккупантов достигло такой степени, что оккупационные власти отмечали даже их «сближение» с советскими партизанами{1498}. Произведенный германскими властями анализ почтовой переписки украинского населения показал, что в 95% из них содержались выводы, «неблагоприятные для Германии». В частности, «проявлялось разочарование населения Германией», так как «немцы… хуже, чем большевики, они обещали многое, но ничего не выполнили»{1499}.

Недовольство оккупационным режимом стало расти в Прибалтике{1500}. По данным советской разведки, к апрелю 1943 г. население Литвы в своей массе «относилось к немцам враждебно, не верило в победу немецкой армии и не хотело этой победы». В Латвии недовольство оккупантами обострилось в связи с массовым принудительным вывозом молодежи на работу в Германию. Многие скрывались от трудовой мобилизации в лесах. Некоторые мобилизованные выскакивали из вагонов на ходу поезда, в связи с чем вагоны стали пломбировать{1501}. Военная мобилизация в Латвии, как уже говорилось, вызвала мало энтузиазма, в том числе потому, что она проводилась на фоне «невиданного наступления Красной Армии»{1502}. Вывоз рабочих рук и промышленных предприятий в Германию и мобилизация в легионы «вызывали у населения только убеждение в том, что у немцев дела плохи». В Эстонии настроения стали «все более антинемецкими»{1503}. Эстонская интеллигенция, включая офицерство, пассивно отнеслась к созданию «Эстонского легиона СС». Были отмечены случаи саботажа работы 24 февраля 1943 г. — в день 25-летия независимости Эстонии, который был объявлен оккупационными властями рабочим днем{1504}.

Большое разочарование в Прибалтике вызвало осознание того, что германские власти не собираются предоставлять независимость. Латышские национальные деятели, которые ранее надеялись, что Германия «вознаградит» Латвию за помощь в борьбе против СССР, отмечали: «Латышский народ разрушен и разорван на части, наши рабочие и наша интеллигенция… погнаны на уничтожение. Самоуправление нашей страны не вызывает ничего, кроме презрения и насмешек, и… все больше напоминает цирк… Все распоряжения и команды отдаются немецкими властями». Такие настроения отягощались пониманием того, что латышские коллаборационисты, воюющие на стороне вермахта против Красной Армии, не защищены международным правом, так как на советской стороне «латышские пленные будут рассматриваться как предатели страны». После того, как был создан «Латышский легион», в Латвии распространилась уверенность в усилении советских авианалетов, так как СССР освободился от моральных обязательств перед латышами из-за их предательства{1505}.

В Крыму настроения крымско-татарского населения также стали меняться не в пользу германских властей. Во многих деревнях (Ускут, Капсихор, Туак, Кучук-Узень[53]и др.) старейшины осуждали коллаборационистов, заявляя, что немцы их «так же обманут», как обманули крымских татар «в 1918 г., когда они были в Крыму». Способствовало росту недовольства оккупантами и сокращение льгот, ранее предоставленных крымским татарам{1506}.

Во время оккупации Дона и Северного Кавказа подавляющая часть казаков не оказывала помощи оккупантам. Много казаков служило в Красной Армии, где были созданы крупные казачьи подразделения. В Калмыкии приход вермахта население встретило в подавляющем большинстве враждебно. Несмотря на то, что эвакуация затруднялась большими расстояниями, необеспеченностью транспортом и быстрым продвижением германских войск, в неоккупированные районы республики и за Волгу ушло около 25 тыс. чел. (около 20% населения республики). В национальных регионах Северного Кавказа также не произошло массового перехода населения на германскую сторону. В Карачае и Черкесии действовали 590, в Кабардино-Балкарии — 700, в Северной Осетии — 750 советских партизан{1507}.

Эффективности германской национальной политики мешала не только ригидность нацистских планов, не позволявших предоставить народам СССР независимость или хотя бы достойные права, но и не вполне адекватное восприятие положения на оккупированной территории. Нацисты считали, что «большинство русского народа не примыкает к большевизму», отрицательно относится к деятельности советских партизан, питает доверие к германской армии{1508}. На Украине на основе высказываний населения делался вывод о его ненависти по отношению к советской власти и благодарности Германии «за освобождение [от] этой ненавистной системы». Оккупационные власти Белоруссии полагали, что «дружественное отношение» ее населения к советским партизанам «почти исключительно связано с давлением со стороны банд и с положением на фронте». В Прибалтике оккупанты отмечали, что «позитивно настроенное» население готово «делать свою работу» и таким образом «заработать признание и доверие германских властей»{1509}. Очевидно, такие представления не соответствовали действительности.

Во второй период войны существенно возросла эффективность советской национальной политики — особенно на оккупированной территории России, Украины и Белоруссии. Меры советской политики, в целом, нашли поддержку у населения, даже среди «несоветски» настроенной части которого бытовали настроения о необходимости бороться с оккупантами, «защищая не коммунизм, а Россию»{1510}. По советским данным, в Воронежской обл. «население явно саботировало все мероприятия оккупантов и их пособников». В Смоленской обл. большинство населения не доверяло германской пропаганде, а некоторые полицейские «пытались оправдаться, доказывая, что их… вынудили пойти на это дело в лагере для пленных». Вербовка местных жителей в полицейские не давала результатов{1511}. По воспоминаниям очевидцев, во время оккупации Киева в город приходили «слухи с востока один обнадеживающее другого: Сталин изменил политику, советская власть уже другая: религию признали, открывают церкви, в армии ввели погоны, офицерские чины, и страну уже называют не СССР, а как до революции — Россия». Люди говорили: «Теперь большевики взялись за ум»{1512}. По советским данным, в Запорожье жители города подбирали советские листовки, сброшенные с самолетов, «читали и передавали из рук в руки… рискуя жизнью, размножали и распространяли их», а также организовывали коллективное слушание советского радио. Рост просоветских настроений среди населения оккупированных территорий отмечали и германские власти. Они выявили, что «воздействие пропаганды противника, которая изображает немцев как чужеземных угнетателей, находит… благодатную почву»{1513}. «Устойчивый… эффект» советской пропаганды был выявлен, в том числе среди русского населения Прибалтики{1514}.