Но после этих визитов, по словам Ивинской, они решили «не дразнить гусей» и временно ограничить общение с иностранцами. Но тут же сам Пастернак отказался от этого запрета, приняв молодого западногерманского слависта Герда Руге, который работал над его биографией.

Пастернак жаловался Жаклин де Пруаяр в письме от 30 марта 1959 года:

«Мой бедный дорогой друг, мне надо сказать Вам две вещи, которые решительным образом изменили мое теперешнее положение, еще более стеснив его и отягчив. Меня предупредили о тяжелых последствиях, которые меня ждут, если повторится что-нибудь подобное истории с Энт. Брауном. Друзья советуют мне полностью отказаться от радости переписки, которую я веду, и никого не принимать. Две недели я пробовал это соблюдать. Но это лишение уничтожает все, ничего не оставляя. Подобное воздержание искажает и разлагает все составные элементы существования, воздух, землю, солнце, человеческие отношения. Мне сознательно стало ненавистно все, что бессознательно и по привычке я до сих пор любил. Итак, для того, чтобы существовать, я должен позволить себе дышать и в разумных пределах рисковать головой».

Пастернак сообщал Жаклин де Пруаяр в том же письме, что получил извещение из Юридической коллегии по иностранным делам об имеющихся на его счету в Швейцарии и Норвегии крупных суммах. Сведения были почерпнуты из шведской газеты «Dagens Nuheter». Понимая, что его согласие на получение денег может быть расценено как плата за предательство, он предпочитал, чтобы большая часть денег оставалась за границей, а меньшая была переведена сюда и разделена поровну между Зинаидой Николаевной и Ольгой Ивинской. Если бы этот эксперимент удался, он мог бы передать некоторую сумму в дар фонду престарелых писателей, то есть собственно тому самому Союзу писателей, который его громил и исключил из своих членов.

Ольга Ивинская вспоминала: «В один из последующих визитов Герд Руге попросил разрешения представить нам своего товарища из ФРГ - постоянного корреспондента газеты «Ди Вельт» в Москве - Гейнца Шеве. Вскоре пришел Гейнц Шеве - высокий, еще молодой, благожелательный человек, скверно, но не без юмора говоривший по-русски. Он представился Боре как однокашник. И правда: бывший летчик, он окончил затем Марбургский университет, где почти за 45 лет до этого слушал курс знаменитого проф. Когена Борис Леонидович. И еще одно очень важное обстоятельство: Г. Шеве был ближайшим другом Джанджакомо Фельтринелли, привез от него для БЛ. советские деньги и деликатное поручение - просить БЛ. держаться подальше от д’Анджело и близких ему людей. Издатель просил поддерживать связь с ним исключительно через Гейнца.

Забегая вперед, скажу, что Шеве стал и нашим настоящим бескорыстным, преданным другом. Показав проект договора от Фельтринелли, он мягко остановил готового подписать бумагу Б. Л.: «Не торопитесь, Джанджакомо там, в Милане, а вы здесь, в Москве. Фельтринелли оттуда не видит ваших опасностей. Надо подумать».

Гейнц был неравнодушен к Ирине Емельяновой, но она предпочла ему французского слависта Жоржа Нива.

Ольга Ивинская корила себя: «С момента, когда Шеве вошел в нашу жизнь, мы каждое мгновенье чувствовали и понимали, что это настоящий друг, каких не часто встретишь. К сожалению, обстоятельства (а иногда и легкомыслие) привели к тому, что мы ослушались предупреждений Фельтринелли относительно его испортившихся отношений с д’Анджело и продолжали писать Серджио. Нам пришлось поплатиться за это дорогой ценой...

Срок пребывания в Москве д’Анджело как официального работника Московского радио, истек, и, уезжая, он познакомил нас со своим преемником Гарритано. Этот Гарритано возбуждал у всех нас какое-то интуитивное недоверие и неприязнь. Однако, несмотря на это и на все предупреждения Шеве, мы дали втянуть себя в неприятную историю.

Как раз когда Шеве в Москве не было, я по странному поручению Бориса Леонидовича встретилась с Гарритано, передала ему два чистых бланка с подписью Б.Л. и какие-то важные распоряжения и документы для передачи их через д’Анджело - Фельтринелли. Гарритано уехал, как потом выяснилось, не в Италию, а на юг. Когда он вернулся, уже после смерти Б. Л., то его жена Мирелла несла мне несусветный вздор о том, будто «корзинка» со всеми адресованными Фельтринелли документами попала под какой-то легендарный кавказский ливень, размокла и «исчезла».

Я апеллировала к Гейнцу. В это время он возвратился в Москву. Несмотря на свою обиду, Гейнц явился незамедлительно. Я заставила прийти на Потаповский и супругов Гарритано, хотя вначале итальянский «коммунист» не хотел встречаться с западным немцем. На встрече я впала в истерику, а Гейнц унимал меня и, слушая несусветное вранье про корзинку и ливень, ледяным тоном говорил: «И такое бывает...» А потом, потирая пальцы, вежливо спрашивал: «А какова погода в Риме?»

Мы договорились встретиться вчетвером еще раз, чтобы сообщить условия, на каких мы дадим знать Фельтринелли об очевидном предательстве его и наших интересов, и супруги Гарритано ушли. Едва захлопнулась за ними дверь, как спокойствие Гейнца испарилось. «Вы верите хоть одному слову этим людям? - спрашивал он в бешенстве на своем ломаном языке. - Ничего они не сказали правду! Я сумею наказать их!»

По совету Ивинской Пастернак 1 апреля 1959 года написал Поликарпову с просьбой позволить ему получить некоторую часть этих денег, причем выделить 10 тысяч долларов Литературному фонду Пастернак писал: «Меня пригласили в Инюрколлегию и сообщили, что наше посольство в Норвегии предложило получить для меня в норвежском банке депонированный там гонорар за роман «Доктор Живаго».

Как Вы знаете, до сих пор я никаких денег за издание моего романа за границей не получал и не предпринимал никаких попыток к этому. Сейчас, когда предложение взять гонорар сделано мне в официальном порядке официальным лицом, я полагаю, что, приняв такое предложение, я не совершу чего-либо противоречащего интересам государства. Вы знаете также, что в Советском Союзе мои книги в настоящее время не издаются, а имеющиеся у меня договоры фактически приостановлены действием, и, следовательно, на заработок внутри страны я рассчитывать не могу.

В Инюрколлегии мне сказали также, что я могу получить деньги, которые хранятся для меня в швейцарском банке в английской валюте, и попросили моей доверенности на их получение.

Я хотел бы часть этих денег передать Литфонду СССР, на нужды престарелых литераторов.

Если почему-либо это будет сочтено неудобным или противоречащим государственным интересам - чтобы я получил деньги из-за рубежа и часть их передал Литфонду, убедительно прошу меня о том уведомить, чтобы предупредить ошибочный шаг с моей стороны, который имел бы дурные последствия.

Б. Пастернак».

В ответ пришло категорическое требование полностью отказаться от каких-либо денег, но перевести все гонорары в